И Эльмар протянул над столом свои руки, большие и тяжелые, как еловые стволы. При этом он еще подмигнул кому-то в задних рядах, передернув очень смешно своими большими губами. И тот, кому он подмигнул, не выдержал и заржал громко на весь зал. А за ним и весь зал грохнул таким оглушительным смехом, что у Алекса защекотало в ушах.
Этот Эльмар всегда отмочит какую-нибудь шутку в самый серьезный момент. В детстве-то ему мало пришлось веселиться. Суровый отец начал запрягать его в работу чуть ли не с восьми лет. Так вот он сохранил свои дурачества и смех до взрослых лет.
Людям нравилось работать с ним, потому что ему всегда везло во всяком деле, за что бы он ни брался, и потому что там, где он работал, всегда гремел самый веселый смех.
Еще бы ему не везло! Если такая глыба загорается желанием что-нибудь сделать, — попробуй-ка стать на ее пути! А он всегда горел желанием что-нибудь сделать, и огонь этот никогда не угасал в его огромном теле. Каждый чувствовал в нем этот неугасимый огонь.
Он еще некоторое время говорил на сцене в том же духе. Потом ему начали задавать вопросы о разных мелочах по хозяйству, и он отвечал. Потом говорили другие люди — русские и эстонцы, старые и молодые, — обсуждали вопрос о скоте и посевах. Решили, что в эту осень каждый получит весь тот хлеб, который посеял в одиночку, а дальше будет общая запашка. Потом встал со своего места длинный старый Талдрик и сказал, что колхозу надо дать новое название.
— Мне нравится имя «Ома-Маа», — сказал Талдрик тихим голосом, — по-русски означает «своя земля». До сих пор так назывались наши эстонские хутора. Мы раньше были батраками у немецких баронов на своей родине и не имели своей земли. Когда мы здесь купили землю, мы так радовались, что назвали ее «Ома-Маа». Может быть, это не совсем удачно, потому что для некоторых это была не родная мать-земля, а мачеха. Но почему бы теперь не назвать колхоз «Ома-Маа»? Разве это теперь не настоящая вечная своя земля? И кроме того... — тут старый Талдрик помолчал немного и потупил голову. — Кроме того, мой старший сын так хотел жить свободно на своей земле, и он дрался на гражданской войне и помер вот за эту самую свою землю...
Талдрик замолчал и стал смотреть себе под ноги. Люди кругом зашумели. Никто не имел ничего против того, чтобы колхоз назывался «Ома-Маа» — своя земля. Это даже всем очень понравилось. Люди усмотрели в этом глубокую мысль, и Талдрику стали хлопать и кричать: «Правильно, Талдрик. Хорошо сказано. Лучше не придумать!» А он стоял на своем месте, длинный, как телеграфный столб, с морщинистым, бритым лицом, и, смущенно улыбаясь, моргал мокрыми глазами. Он не ожидал, что так горячо встретят его слова, и пожалел, что старший сын его уже не может быть здесь, чтобы посмотреть на все это. Он сел на место, пряча от людей свои глаза.
