Маша снова не окончила, испытывая все большее недовольство собой. Пока она читала, в комнате, казалось, звучал не ее голос, произносивший искренние, хорошие слова. Они были обращены к ней одной, и то, что их слушали другие, не понравилось девушке.
Она читала все тише и, наконец, замолчала, потом медленно сложила письмо.
Черный, отлакированный таракан вынырнул из темноты, побежал по краю стола и остановился в нерешительности, опустив усики. Маша встала и сунула письмо в карман гимнастерки.
- Я даже рада теперь, что меня не назначили в полк, - сказала она, пришлось бы часто встречаться... Ни к чему это.
- Ты не любишь его? - изумленно спросила Клава.
- Конечно, нет, - сказала Рыжова, хотя опять не была уверена в этом. Однако после всего, что она только что наговорила Голиковой, она не могла ответить иначе.
- В-вы можете после войны п-пожениться, - прошептала Аня, так как была добра и рассудительна.
- Дурочка, разве мы имеем право думать о любви, когда идет такая война! Мы должны забыть все личное...
Маша почувствовала сожаление, почти испуг, столь решительно жертвуя собой. Но было нечестно разрешить себе то, в чем она отказывала другим.
Опустившись на постель, она поползла на четвереньках под одеяло. Девушки улеглись и некоторое время молчали. Маша сознавала, что подруги не одобряют ее: видимо, они жалели уже старшего лейтенанта. И хотя она не только разделяла их жалость, но в большей степени горевала над собой отступать ей было некуда.
- Ничего с Горбуновым не сделается, - сказала она. - Злее немцев бить будет.
- Удивляюсь на тебя, Маша, какая ты волевая... - упрекнула ее Голикова.
- Какая есть... Многие говорили, что из меня атаман выйдет... Неожиданно для себя Маша печально вздохнула. - И частично не ошиблись...
Приподнявшись, чтобы поправить свое изголовье, она заметила вдруг открытые внимательные глаза Максимовой. "Ох, она не спала!" - подумала Маша, вглядываясь в сумрак, стараясь понять, как относится Дуся к тому, что слышала. Но скуластое лицо некрасивой девушки было непроницаемо.
Подруг разбудили, едва начался рассвет. В медсанбат была доставлена с переднего края большая партия раненых, и Рыжова, запыхавшись, прибежала в сортировочную. Там на полу, на лавках лежали люди в мокрых шинелях, в ботинках, облепленных грязью. Под потолком горела, ничего не освещая, забытая керосиновая лампа на проволочной дуге. В маленькие квадратные оконца, мутные от дождя, проникало утро.
