в которой мы узнаем о том, как разглядеть обнаженные ноги девушки в длинном платье, водить пальцем по краю бокала, чтобы выглядеть соблазнительнее, как устроены оперы Вагнера, чем занимаются девушки по ночам, почему люди одиноки, насколько взгляд Рильке перед смертью был преисполнен боли – и кое-что еще
Пусть недосказанное останется таковым, ведь и говорить доходчиво можно только о том, о чём до конца договориться можно, да не выходит никак речь такая, а потому петляем бесконечно, спицами языков верх и низ вяжем, двигая при этом влево или вправо, хитрость какая выходит думаем, ан нет, не выходит, и не выйдет, пока нас самих-то и нет, а жизнь здешнюю так заготовляем, будто тамошняя ещё ожидается, такая, как продолжение здешней, предстоящей нам, намеревающейся, не лучшая причём жизнь, в коею не многие особо и верят, а самая обычная и обычной похуже даже, покуда полагаем, что в предстоящей нам тамошней проблем не будет никаких, и вопросы никакие не встанут, но лишь вещами угодными окружимся, да и людьми подручными, а звука регулятор на всю вывернем, но зато мыслей ответствующих никаких чтобы, и зачем нам мысли ответствующие, ведь они для вопросов, головы свои кривые над точками нашими окончательными приподнявших, надобны, и думаются, ответствования эти, иногда разве что ещё когда что необычное случится, а последнее особо редкостным бывает, но оттого оно нам и важнее прочего, а ныне так особо уже, когда снег пошёл, но это всё впереди ещё, как и жизнь для праведных лучшая, равно как и для умирающих окончательно, не иначе, обратить ныне внимание стоит разве на то, что среди людей, чуда непременно ждущих, и среди других, в чудеса окончательно не верующих, кто признавать чудеса даже по факту свершения оных не вознамеревается, среди них ответа нам не искать, и примера поучительного не рыскать, покуда чудо ожидаемое завсегда промеж цепких силков ожидания норовит пролезть, тайком ли, внаглую ли, всё нами выстроенное разрывая, но оно на то и чудо, что неожиданно вовнутрях оказывается, и к тому же, когда чуда не ждёшь по причине занятости своей серьезной, не до шуток ведь сегодняшнему человеку, это христиане там первые от делать нечего в пасти львиные падали, когда бросаемы в оные были, да в котлах кипящих варились себе на удовольствие, сегодня жизнь куда как тяжелее, альфу человек не успевает сказать, как его уже омегой тычут, им же самим якобы произнесённой, в стену или по голове колотят, но и здесь тоже чудо происходит, на то оно и чудо, чтобы свершаться само, вот они чуда черты, которые безо всяких чудес в наличии указывать можно завсегда, а более ничего и нельзя: неожиданно само собой происходящее, и как только усмотрим это внимательно, так понятно станет, что всё почти в мире этом чудесно, и до пор тех включительно, пока не будем почему и для чего всякие разыскивать, ибо вопросы эти чуда не уничтожат, на то оно и чудо, но лишь задающего их усыпят, ищущего; не будем искать, и нашей внимательности ещё спасибо скажем за то, что источник чуда, нами не искомый, ибо само оно себе источник, он везде, все вещи вкруг нас на нас взирающие безмолвно, покуда говор их чудесный мы не слышим, и люди источник тем паче, слышим которых, но не так, не так, ведь они выговариваются сами, и в этом чудо, а думают при этом, что по делу какому говорят, хотя понятно, что нет в мире этом ни одного дела такого, ради которого стоило бы себя речью своею выказать. А снег пошедший на траву весеннюю в ночь почти наступившую пятницы Страстной не чудо никакое, всем тоже понятно, а явление характера объяснимого, относимого к роду атмосферических, которые, конечно, ранее людьми от делать нечего также воспринимались как чудесное нечто, в режиме непрерывном свершаемое, каждый день новое солнце, ведь не бывает так, чтобы погоды вообще не было, хотя и бывает у природы плохая погода, чтобы там не припевали себе поэты всякие, подумаешь, погода с природой рифмуется, ведь и Бог смотрит на сапог, в то время как ангелы держат факелы, так ведь далеко весьма зайти можно, того не желая даже, и хорошо еще, что Бог на сапог только смотрит, ведь есть поговорки иные, с других так сказать картинок срисованные или даже списанные, когда капля последняя падает на ботинок, и это опять от делать нечего всё, рифмовать то есть, и как много глупостей от этого делать нечего; может быть, для человека это самое главное, то, что он от этого самого делает, ведь когда делать нечего, тоже что-то делаешь, и тут человек в сути своей проявляется и лучше себя выговаривает, чем когда все уравниваются делом каким, впрочем, это мы тоже от делать нечего тут развели разговоры, а у нас очень дел накопилось существенных по числу много, по виду ужасно, а по смыслу трудно, и на снежном чуде не задержимся более особо, разве что отметим про себя: снег объяснить вообще нетрудно, а почему теперь именно он, почти невозможно, и учёный дотошный испросить у нас мог бы: когда теперь, что в виду вы имеете, и мы бы ответили: теперь, когда другие чудеса наблюдаются повсеместно, как например: подъезжает уже Андрей на машине своей к дому Марфы, но никто не предвидел того, ни он, ни она пока, ни Брут, который Андрея сопровождать вызывался, да дозваться не сумел, ибо бесповоротен странно Андрей в решении своём неожиданном оказался, которое мы чудом и окрестили, на что метеоролог возразит нам, что психология это всё, похоть чистая даже, и не знает учёный этот заслуженный в ведении наук атмосферических, что не бывает похоти чистой, что она завсегда грех, и ничего сверх оного, но это уже религия, возразит он, хватит тут уже намешивать чёрта с ладаном, ограничьте себя наконец, возразит он, смешали всё образом немыслимым самым, и ещё теперь удивляться сумели тому, что не понимают сами ничего, вот извольте объяснять явления атмосферические только ими самими, явления такой психологии инстинктом половым, а религию вообще не объясняйте, это дело веры, религия ваша, и когда мы в раз последний скажем, что если вера есть, то и снег может быть чудом, то ответит нам муж сей умудрённый, что веру тоже надо ограничить вопросами лишь души спасения, а если души ни снег апрельский не касается, ни желание яростью с вожделением переполняющее, не понятна нам вера такая, но мы этого не спросим, ведь нельзя же по поводу всего непонятого к метеорологам обращаться, оставим мужа этого учёного в стерильности его явлений атмосферических пребывать, будто в гульфике, от зачатия предохраняющем, пусть муж сей там сам по себе нечудесно задыхается и хлебается, покуда мы с ним даже и поговорить не сподобимся в силу причин прозаических, которые монахами тёмными средневековыми от делать нечего ещё и принципиальными полагались, будь то причина существования, к примеру, всего существующего, Господь, а у нас с вами причина прозаически эта поворачивается весьма, ведь нас нет, и наше мы эфемерно, неизвестно кто до конца доберётся, и автор сам не уверен, хотя бы потому, что сам отсутствует ныне, а коли был бы, то в его нигде зима наметилась бы уже нехолодно снежная, и не было бы ему дела до записей этих, и лишь от делать нечего тут бы всё и вышло, плохой автор, лучше уж совсем без него, чем с таким-то. Хорошо хоть Андрею есть что делать, и потому вопрос этот сумеречный, что делать, перед ним возникающий, имеется, но это только для словца красного говорят, хотя ныне слова все цветом единой черноты и мрачности ведутся, вопрос не перед ним возникает, а в душе его, перед ним же ворота сада детского и забор его решётчатый, а по ту сторону сада детского дом пятиэтажный, где на этаже третьем, вровень с тополя серединой, балконом и окном сюда, на сад детский, выходящим, живёт Марфа, и в комнате её, именно что с балконом которая, свет горит теперь, и силуэты периодически, не Марфе принадлежащие, мелькают, но Андрей не ревнует, ревность отступила на план второй, то есть нет её вовсе, поскольку она либо на первом, либо её вовсе нет, и заботой ныне не ревность обернулась, а сговор священников извращённых и безумных весьма, будто бывают извращённые священники небезумными, хотя безумные священники только таковыми ныне и должны быть, надо сговор этих маньяков и психопатов, вокруг Марфы образовавшийся, вот забота подлинней коей нет и не предвидится сегодня никак, этот круг порочный из церкви служителей, отца Георгия и ещё большего незнакомого пока отца Дмитрия, разорвать, и спасти Марфу от этой чепухи, которой самцы в ризах девушку эту заговорили, нет тут ревности, говорит себе Андрей и верит себе тут же, задача конкретная весьма и не долгосрочная, срочно разовая сказать можно, надо разве что решить её грамотно, и поэтому что делать, вопрос вопросов, а точнее: как. Но останавливается в нерешительности вполне понятной теперь Андрей, и мы вынуждены с ним вместе стоять здесь, и не просто выстаивать, с ноги на ногу переминаясь и пританцовывая, будто ждём чего, что случится вот-вот, а прямо таки застыть сфинксами, зубы сжав и язык от себя архитектурно отшвырнув собственный, с негодованием, будто башня, Эйфелем содеянная, и никаких, ни одного факела в руках возносящихся, ибо не вздымаем мы ничего, Андрей-то может что вздымающимся и имеет, но только воли своей супротив: вздыбилось ещё у дома Брута, и не опадает, однако же не оттого, что помыслы похотливые душу полнили, нет таких помыслов теперь-то уж наверное, решимость от священных озабоченников избавить человека хорошего имеется, а похоть любую решимость, в том числе и на дело своего исполнения направляемую, разжижает, глупая свобода, в руках с оружием на врага бросающаяся, застывшая в броске оном, а при том невольно напрягаются у неё мышцы, к делу не относящиеся, кровью наливаются не только белки глаз, отнюдь нет, и коли так, то решимость свободы разжижается потихонечку подводной рекой удовольствий жаждущихся, и тогда трудно сказать ради чего всё, особенно трудно, ибо мысль негодную можно если и не вырвать и отбросить, то вниманием хотя бы обделить, которое к другому предназначению направлено быть, и если с мыслью такое ещё совершить представляется возможным, то с мышцами нашими, не там напряжёнными невзначай, и особенно с органами вспучившимися, так не поступишь, их запросто можно как раз вырвать и отбросить, вопрос технический лишь, да что-то не хочется, спасибо, вы уж лучше сами себе это, а мы нет, но внимание не обращать трудно, хождение затрудняет весьма, а коли ещё сюда прибавить ненароком внимание к тебе другими обращённое, так вообще смех выходит один, хотя смешного что, смешно наоборот чаще выходить должно, развратники словесные когда только и делают, что о том говорят, что на деле у них никак не выходит, и смешно это не оттого, что не выходит, а оттого, что говорят, ведь речь от нас полностью зависит и не от кого более, Андрей думает ныне, и нельзя в речи о том уверять, что от тебя независящее, зависит, также как слова вот эти, тобой говоримые; думает Андрей ныне об этом почему-то, и нас удерживает себя подле, ну и пусть, всё равно мы опоздали, хотя и холодно на улице должно быть, снег ведь, ан нет, не холодно, чудн
