Мне так хотелось закричать: «Да!», – только бы избавиться от этого наваждения. Но тут женщина подняла лицо и посмотрела прямо на меня. И я узнала эти глаза. Такие некогда родные и прекрасные. Пусть они были сейчас неживыми и блеклыми, но не узнать я их не могла. И эта родинка на подбородке. И эта складочка на губах, когда она улыбалась…
– Мама! – беззвучно прошептала я и бросилась обнимать женщину, чем безумно напугала ту. Она выронила из рук какой-то сверток, заставив меня снова отшатнуться, и запричитала:
– Настя! Девочка моя, прости! Я такая неуклюжая! – свертком оказалась небольшая подушка, завернутая в платок. Женщина подняла ее и принялась бережно укачивать. На меня она внимания больше попросту не обратила.
И тут по палате разлилась детская, до боли знакомая песенка. Колыбельная. Колыбельная, которую мама пела мне, когда мне снились кошмары.
Это стало для меня той гранью, шагнув за которую, я не видела обратной дороги. Я разревелась. Мне было уже плевать, что где-то там за спиной стоит Влад. Который ненавидит женские слезы. Который будет презирать меня за них.
– Ну все, хватит! – услышала властный мужской голос. – На сегодня хватит! Заприте! Где мы можем побыть одни?
– Пройдите в мой кабинет, – все это фоном. Все это мимо меня. Кажется, я очутилась в каком-то другом мире, возможно, в таком же придуманном, как и у матери. И я, глупая, считала, что у меня не осталось чувств к этой женщине?
Впервые пришла мысль, что мне нужно на могилу отца. Возможно, именно это заставит меня вернуть назад мое прошлое. Вернуть прошлое окончательно. Заставит мое прошлое, настоящее и будущее стать единым целым.
Волчица что-то жалобно скулила, кажется, ей тоже было не по себе.
Я же даже не сразу поняла, что уже иду не сама, что меня несут. Какие-то голоса сквозь пелену слез:
– Никакого успокоительного. Пусть сама решает.
– Ана, девочка моя, слышишь меня? Успокоительное или сама? – замотала головой. Никаких таблеток. Не хочу.
– Сама, – произнесла, захлебываясь слезами и утыкаясь носом во что-то жесткое. Меня гладили по волосам, плечам, спине, что-то нашептывая.
– Прочь! – такое властное отчетливо пробилось даже до моего замутненного сознания.
– Но мне надо работать…
– Прочь! – до меня долетели отголоски силы, коснулись, а затем будто обогнули, приласкав напоследок. Казалось, словно сила альфы ластилась ко мне. А мне вспомнилось жестокое:
– Лучше злость, чем сопли!
Злость. Пожалуй, злости во мне сейчас было предостаточно, стоило лишь вспомнить потерянный вид старой некрасивой женщины и соотнести его с тем образом, который бережно хранился в воспоминаниях все это время. А во всем виноват он! Он, который сейчас так бережно поглаживает и несет какую-то ахинею о том, что все будет хорошо, что все наладится. Ни черта не наладится! Экспериментатор хренов! В тот момент была уверена, что именно Соболев довел несчастную женщину до такого состояния.
