была милость Климентом Папою для возвеличения
креста, эта построенная башня получила своё
начало, основанная пастырем.
Иезус …………………………………………………………….……..»
(Далее следует молитва, в которой несколько слов разобрать невозможно, но из остальных легко догадаться, что в молитве выражена просьба к Спасителю, избавившему город от истребления, о ходатайстве перед Богом, чтобы Он охранял выстроенную башню, ниспосылая по-прежнему свою помощь христианской религии).
Исторические сведения, которые мы сейчас имеем, помогут нам объяснить эту надпись на мраморной плите.
Консул в Кафе, благородный господин Готифредо ди Зоали, взволнованно ходил по комнате, пол которой был отделан чёрным мрамором. Вот он остановился у столика из слоновой кости, на котором стоял глобус, нервным движением среднего пальца придал ему вращение и, даже не взглянув, как закрутились страны и континенты, быстро пересёк комнату и оказался у узкого высокого окна из красного и зелёного стекла, распахнул створки. Свежий ветер с моря дохнул на консула; он увидел ошвартованные у пристани свои, генуэзские, и венецианские корабли, загружаемые бочками с солониной и бочонками с мёдом, ящиками с русскими мехами и тонким льняным полотном. Потом на деревянной стенке появились гнедые и белые аргамаки. Их скоро повели в трюмы, и тут Готифредо взорвался:
— Нет, степной шакал, так просто мы не уступим... В прошлом году тебе удалось взять приступом Тану, перебить почти всех наших купцов и разграбить их лавки. Но о каменные стены Кафы ты, Джанибек, расколешь свою пустую башку, которая питается мыслями своих подданных.
Консул громко хлопнул в ладони, и в дверях появился его помощник.
— Где этот ублюдок?.. Как его?..
— Андреоло Чиврано, ваша милость, — услужливо подсказал помощник.
Двое аргузиев[29] вскоре представили пред очи консула упирающегося молодого итальянца в наручниках.
— Оставьте его, — махнул в сторону полицейских Готифредо.
Андреоло повёл широкими плечами, расправляя их, и успокоился. Теперь консул мог рассмотреть его: тонкий орлиный нос, упрямо сжатые губы, высокий чистый лоб, обрамленный густой шапкой волос, и глаза, карие, выразительные, смело глядящие на Готифредо ди Зоали.
— Ты понимаешь, что натворил? — строго спросил консул.
— Я защищал свою честь и честь своей родины, ваша милость. После Таны они обнаглели и ведут на улицах Кафы так, как в своём паршивом Сарае.
— Ну, положим, в своём Сарае они, может быть, ведут себя иначе, — уже более мягким голосом сказал консул. — Но чёрт вас дёрнул, прости дева Мария, учинить поголовную драку, в которой было убито двадцать ордынцев и наших...
