— Я зайду к Середе, — сказал Максим.
Девушки пошли дальше. А он стоял и, прислушиваясь, смотрел им вслед. Над городом нависла каменная тишина.
Середа не спал. Отворив дверь Максиму, он вернулся к столу, на котором лежала раскрытая книга.
Ни о чем не спрашивал. Только поднял мохнатые брови и долго смотрел Максиму в глаза.
Закрыл книгу, отложил ее в сторону!
— Садись, рассказывай.
— Час назад взорвали мост.
Середа снова посмотрел на хмурое и усталое лицо Максима.
— Еще не видел?..
Середа хотел сказать «немцев». Максим поспешно ответил:
— Нет.
— Еще на-смо-трим-ся, — протянул Середа, постучал пальцами по столу, прикоснулся к книге — Жаль, не успел дочитать.
Не вставая, Середа нащупал рукой четырехугольный кусок стекла, лежавший на подоконнике, вынул из кармана алмаз, каким пользуются стекольщики, и провел по стеклу длинную ровную линию. Двумя пальцами он отделил узкую стеклянную пластинку и положил перед собой. Потом отрезал еще одну пластинку, положил на первую, выровнял — они были совершенно одинаковые.
Середа резал стекло точным, выверенным движением. А Максим напряженно следил за его рукой, как будто это было очень важно, одинаковые ли выйдут стеклянные полоски, или какая-нибудь из них получится шире или уже.
— Ну что ж, иди, Максим, поспи, — сказал Середа. — А завтра утром попробуем выйти на улицу.
Середа запер дверь, подошел к столу. Взгляд его остановился на книге, и он покачал головой. Осталось еще больше половины. Теперь книгу надо куда-то спрятать. И неизвестно, когда он ее дочитает…
На столе лежало несколько писем. Середа взял их, поглядел на обратный адрес и вздохнул. Потом бросил письма в печку и зажег. Письма вспыхнули не сразу. Середа не отрываясь смотрел в огонь.
2
Ярош поднял голову. Его худое, обожженное солнцем лицо окаменело, мрачно блеснули покрасневшие от бессонницы глаза. И уже не угасая горела в них ненависть, тем более жгучая, что мог он лишь стиснуть кулаки и заскрежетать зубами в бессилии.
Над головой снова слышался завывающий гул самолетов. Летят и летят. Тройка за тройкой.
— «Юнкерсы», — глубоко втянув воздух, пробормотал Ярош. — На Киев.
Бомбовозы, глухо рокоча, неторопливо плыли в вышине, а над ними кружили, выделывали виражи верткие и острые, как лезвия, «мессершмитты». Спокойно, беззаботно играли они в прозрачно-синем сентябрьском небе. В нашем небе. Над нашей землей.
Летят и летят. Безнаказанно.
Опершись на палку, Ярош, недвижимый, смотрел вверх. Закинув голову, пил он горечь из бездонной синей чаши. Который уже день? И когда конец?..
