Леосфен показал ребятам гору Афродиты — крутой каменный взлёт округлого зелёного гребня. Туда полагалось идти пешком. Заговорили об учёбе, и Хайредем, хвастаясь своими успехами, стал декламировать выученный отрывок из речи Демосфена «О венке».
— Поменьше страсти, — засмеялся Леосфен.
— Разве я читаю неправильно? — обиделся Хайредем.
— У каждого оратора, — сказал Леосфен, — свой стиль речи. Эсхин сдержан и зол, Гипперид чуть ли не поёт, вроде того как ты изображаешь Демосфена. А он... он как бы беседует, объясняет, рассказывает. Впечатление такое, что он говорит не перед сотнями людей, а обращается к каждому в отдельности.
— А как говорит Демад? — спросил Софан.
— У него деревенский выговор и талант смешить. Между прочим, когда он попал в плен при Херонее, то своими шутками понравился Филиппу, и царь доверил ему переговоры о мире.
— Его полюбила! — вздохнул Софан. — Сын бедного рыбака, а добился такой славы и такого богатства!
Эпикур не особенно прислушивался к разговорам, он впервые был в горах, и всё вокруг казалось ему особенным. Сейчас он разглядывал скалу, рассечённую косыми трещинами, и находил в её выступах и провалах подобие грубых изваяний.
После недолгого отдыха и лёгкой еды паломники уже собрались было идти к вершине, но тут разразилась гроза. Сперва над гребнем показался сверкающий белизной край тучи. Но чем выше она поднималась, тем становилась темней. Клубящаяся мгла переходила в серую непроницаемую завесу ливня, вздрагивающую от молний.
Слуги перенесли вещи в глубину грота, завели туда лошадей. Ребята стояли снаружи, наблюдая захватывающее и жуткое зрелище надвигающейся непогоды, и ёжились от раскатов грома, то далёких, глухих, то резких, словно трескались горы. Какое-то время озарённый солнцем хребет неестественно ярко горел на фоне грозовой тучи. Потом на него набежала тень, полоса дождя перемахнула гребень, скрыв его из глаз. На миг зажглась радуга, начинавшаяся в небе и концом подметавшая склон. Откуда-то снизу ударил ветер, и холодный ливень хлынул на поляну.
Ребята бросились в грот, но дождь, казалось, шёл со всех сторон. Он нёсся вниз неровными косматыми лентами, всё исчезло в пепельной мгле и шуме дождя, украшенном частыми ударами грома.
Эпикур был захвачен огромностью и мощью происходящего. Он со страхом ощущал, что здесь, так близко к небу, Зевсова стрела может в любой момент сжечь их или обрушить на них скалу, под навесом которой они прятались. И вместе с тем картина необузданности стихии и даже страх перед ней несли в себе непонятную острую радость.
