— Всё-таки ты пришёл ко мне, Эпикур, друг Менандра. Что, пережил кораблекрушение?
— Весной, — кивнул Эпикур. — С тех пор держусь за обломки и никак не доплыву до берега.
— Крушение пошло тебе на пользу. Что же ты стоишь?
Эпикур уселся рядом с лежащим стариком, справа, чтобы не заслонять ему солнца. Диоген заметил это и засмеялся:
— Не бойся, тебя я не отошью, как Александра. Выкладывай, с чем пришёл.
Эпикур упомянул Аристиппа и спросил, как, по мнению Диогена, могло получиться, что гедонисты и килики, имея в основе одно и то же — природу человека, пришли к противоположному?
— Разве не ясно? — усмехнулся Диоген и сел. — Вот, нас называют собаками, — продолжал он, — но спрашивается: кто из нас пёс — я, ни перед кем не склонявшийся, или этот Дионисиев прислужник Аристипп? Недаром он пишет, что телесные наслаждения для него важнее душевных. Такова его пёсья суть. И пусть он утверждает, что, угождая тирану, и подлизывая за ним тарелки, остаётся свободным. Он же ещё и трус! Заявляет, что не станет защищать отечество, поскольку его отечество — весь свет.
— Но ведь и ты называешь себя гражданином мира. Почему же он этим заслонялся от опасности, а ты сражался при Херонее?
— Есть вещи, Эпикур, — нахмурился Диоген, — от которых не следует уклоняться. Я пошёл воевать не за Афины или Фивы, а против Филиппа. А Аристиппом — подотрись и забудь о нём! Настоящее счастье, подлинное благо, высшее наслаждение людям открыл Антисфен. Это — свобода!
Эпикур никогда не видел Диогена таким серьёзным и открытым. Он хотел поподробнее расспросить философа о природе человека, но тут появились несколько киников, и Диоген мгновенно изменился, стал, как обычно, ироничным и неприступным.
После этого разговора Эпикур несколько дней подряд приходил в Метроону, чтобы послушать Диогена и его приверженцев. Киников в Афинах было человек двадцать. Их можно было узнать в любой толпе. Они никогда не стриглись, чтобы не «исправлять природу», не расставались с нищенской сумой и, в отличие от длинных посохов горожан, опирались на короткие палки, которые называли «дубинками Геракла» в честь своего героя-покровителя. Эти нищие философы бродили по городу, останавливались в самых людных местах и во всё горло, не стесняясь в выражениях, читали свои проповеди. С некоторыми Эпикур познакомился. Моним из Сиракуз, лысый, с длинной бахромой поседевших волос вокруг головы, был когда-то рабом коринфского менялы. О нём рассказывали, будто он услышал речи Диогена и, крича, что деньги — зло, стал выбрасывать хозяйские монеты из сундука. Хозяин решил, что Моним рехнулся, и отпустил его на волю.
