Шкура, принадлежавшая когда-то в незапамятные времена престарелому зайцу, а теперь защищавшая собой спину Сойкана от капризов погоды, внезапно подалась под острыми медвежьими когтями, и косолапый, не успев ничего понять, бурым мохнатым камнем полетел вниз.
На что-то мягкое.
Или на кого-то.
Если бы злосчастный медвежка знал, что переворачиваться в воздухе, чтобы упасть на лапы могут только кошки, он бы не стал и пытаться. Но в лесной школе он в отличниках не числился, и поэтому налету извернулся, как мог и, падая, вцепился всеми когтями и зубами в первый попавшийся предмет.
Оказавшийся ухом гигантского кабана.
Свинья — она и трехметровая свинья, как заметил потом философски Сойкан, немного успокоившись[13].
И если на громадного хряка внезапно с неба рушится нечто, разящее медведем, и ни слова не говоря, принимается драть его почем зря, то реакция того будет вполне предсказуемой.
Кабан заверещал как недорезанный поросенок и кинулся со всех копыт прочь, напролом, сквозь кусты и подлесок, исступленно мотая башкой в попытке избавиться от нежданной напасти на его свиную голову.
— Где медведь?..
— Где кабан?..
— Где я?..
Любители медвежатины медленно и недоверчиво приходили в себя, насторожено прислушиваясь к звукам окружающего мира, но все, что доносилось до их слуха в тесном душном дупле — пыхтение и кряхтение втиснутых в однокомнатную берлогу товарищей по несчастью.
Серафима, с усилием отделив себя от клубка тел, протиснулась к дуплу и высунула голову наружу.
Ничего.
Так она остальным и сообщила.
— Что — ничего? — брюзгливо просипел голос Сойкана откуда-то из-под ног, с самого трухлявого дна.
— Ничего не видно и ничего не слышно, — терпеливо пояснила царевна. — Потому что во-первых, ночь, во-вторых, пошел снег, а в-третьих, никого нет. Ни куртки, ни малахая.
Сразу, как только все трое оказались вновь на твердой земле, царевна положила в ладонь охотнику кольцо-кошку:
— На, держи.
— Что это? — недоуменно стал ощупывать незнакомый предмет тот.
— Надень, — посоветовала она. — Сможешь видеть в темноте. И довести нас до своей избушки. Твой бобик наверняка уже там, кости грызет, печенкой закусывает.
— Предатель, — сурово, но без особого убеждения вынес ему приговор хозяин.
— А нас мужики, наверное, потеряли уже, — вздохнул в темноте невидимый гвардеец.
— Наверное, уже похлебку сварили… — сглотнула слюнки Серафима.
— И печку протопили… — грустно поежился Кондрат.
— Ничего, сейчас в два мига дома будем! — бодро потер озябшие ладони Сойкан.
