Была минута, когда опьянение внезапно улетучилось и в образовавшуюся пустоту проникло иное — болезненное и гнетущее чувство тоски: «Что я делаю и зачем?» Но Грация поборола это чувство — опять же не без помощи сестриц Михановских: так они сильно разожгли, раздразнили ее, так глубоко втянули в атмосферу своих приключений, темных радостей и неосуждаемых побед. И что в этом случае прикажете делать одинокой и еще молодой женщине? Тем более что Дубровин далеко, и черт его знает, когда и чем кончится их размолвка, а Егорыч — вот он, сидит под кустом с кнутовищем под мышкой и грызет золотыми зубами яблоко. Интересный и загадочный человек, неожиданно возникающий рядом с Дубровиным на побеленной известкой стене.
Грация вспомнила про очки, которые болтались на шнурке и подпрыгивали при каждом шаге. «Надеть или не стоит?» Она опять гадала, какой ей предстать — на этот раз перед Егорычем. Можно строго произнести: «Я пришла, чтобы сделать вам самое последнее предупреждение: если вы еще раз используете эту ужасную лексику, я буду вынуждена обратиться в милицию».
Она уже слышала фальшивую интонацию и свой противный голос, каким произнесет выспренную галиматью, и решила: нет, так не надо. Она лучше поступит по-иному: с просительной и нежной улыбкой заглянет в лицо Егорычу и очень мягко укорит его: «Вы такой милый, такой симпатичный — и вдруг ужасные слова. Почему? Они вам не идут, поверьте!»
Он услышал ее приближение. Издали, снизу вверх, к ней метнулся удивленный взгляд голубых, молодо удивившихся глаз. Грация ощутила, как внезапно стали тяжелеть бедра и затрудняться дыхание. И сказала себе: «Дура! Все-таки допрыгалась». Здесь, на поляне, в окружении деревьев и кустов царила тишина. Ни одного звука из деревни, ни голоса, ни удара с отмели, где так часто происходила большая-пребольшая стирка. И ни одного человеческого существа поблизости. Только жвачные бессловесные животные наблюдают за тем, как она опускается на траву рядом с Егорычем, на расстоянии всего-то вытянутой руки от него, и если он — не дай бог! — пожелает протянуть сейчас руку…
Коровы наблюдали за нею выпуклыми и влажными глазами, как бы в ожидании продолжения, будто бы спрашивая: ну и что дальше? А Грация, посмеиваясь над собой и едва справляясь с волнением, настороженно сидела на теплой траве, даже не предполагая, что же в самом деле может произойти или должно случиться… И должно ли?
Ее сознание в какой-то момент зациклилось на единственной мысли: я тут, рядом с ним, с мужчиной, который меня волнует, мы одни, и просто так, ничем, это не может кончиться. Пастух молчал. Грация молчала. Коровы вздыхали. Наверное, она выглядела насмерть испуганной. Очень уж идиотский вид у нее, пожалуй, был, потому что Егорыч, настороженно вглядевшись в нее, отвернулся и, не нарушая прежнего молчания, стал постукивать кнутовищем по каблукам новых яловых сапог. А коровы продолжали вздыхать — глубоко и натужно, словно разом вспоминая о своих, коровьих, неприятностях и проблемах.
