Тетка выходила летом на дежурство в цветастом крепдешиновом платье, поверх которого надевала обязательную оранжевую безрукавку. Легкий крепдешин был не от ее крепко сбитого, широкого и в плечах, и в поясе, и в бедрах особенно, тела. И клипсы — под перламутр, с расходящимися во все стороны острыми серебристыми лучами, — были не от теткиного лица — симпатичного и еще молодого в ту пору, но уже с печатью огрубленности и замкнутости, которую очень скоро и надолго, до смерти, ставит тяжелая физическая работа под солнцем, дождем, ветром и снегом, в жару и в мороз, то есть работа на свежем, как сейчас говорят горожане, воздухе. Говорят — с завистью к тем, у кого этого воздуха вдосталь.
Грация подолгу лежала на самом верху крутой насыпи. С Волги доносились гудки, команды, стрекотание моторок и солидное покрякивание сигналов барж-самоходок. Но Грация почему-то редко смотрела на реку. Может, оттого, что Волга была удалена от нее на значительное расстояние, купаться Грация не любила, плавать не умела, и вот жизнь реки и ее собственная жизнь пересекались весьма незначительно. Грация жевала тугой стебель конского щавеля и не морщилась, погруженная в полудетские еще воспоминания и в нередко уже взрослые мечты. Внизу, между стальными нитями рельсов или в стороне, у сторожки, мелькало оранжевое пятно — это тетя Вера подсыпала гравий, укрепляла насыпь, пилила и колола на дрова деревянные, насквозь промасленные пахучие шпалы, замененные недавно железобетонными, косила в полосе отчуждения траву для козы Малки — вечно пребывала в трудах, а значит, в движении. От козьего молока Грацию подташнивало, но тетка заставляла все равно пить его — хоть кружку, одну только кружечку, дочечка. Странно, но руки у тетки были легкими — при такой-то неразгибаемой работе! — и ласковыми. Грация помнила прикосновения этих рук — тетя Вера ловко и быстро мыла ей голову, а потом сливала водой, нагревшейся на солнце в новом цинковом ведре. Вода мягко, почти неслышно стекала между лопаток, и — в подобие воды — скользили по спине руки тети Веры, приглаживающие, ласкающие. «С гуся — вода, с Галочки, моей дочечки, худоба», — слышала над своей головой Грация…
Она так задумалась, что забыла про «экстерьер», и почувствовала, что опять раскачивается и «ныряет» при ходьбе, точно лодка, подгоняемая косой волной. Катька Хорошилова спросила бы: «Кому кланяешься, подруга?..» Катька прежде не была такой злой. С самым серьезным видом она размышляла вслух: «Я решила выйти замуж только за военного, за офицера. Значит, большую часть жизни мне придется провести в отдаленных гарнизонах. Может быть, на берегу Северного Ледовитого. Вокруг белое безмолвие, маленький поселок — и почти никаких развлечений. Поэтому я заранее должна готовить себя, чтобы мужу со мной не было скучно». Катька тогда готовилась: научилась вышивать, записалась в кружок гитаристов при заводском Доме культуры и принялась самостоятельно изучать эсперанто. А Грация давно умела вышивать — заботами тетки Веры. Еще Грация неплохо играла на пианино — «в объеме шести классов музыкальной школы». Но эсперанто ей было не по зубам: откуда же взять терпение, чтобы каждый вечер, как Хорошилова, заучивать по три не имеющих никакого смысла тарабарских слова? Да и что теперь Катьке от этого эсперанто?..
