Грацию резануло это слово — с м о т р и н ы. Она, значит, запросто привела его к тетке и сказала: «Это — Степочка», а он, не посоветовавшись с нею, не спросив, желает ли этого она, Грация, самолично решил: устрою местную выставку своих достижений. Соберутся, значит, родственники Степочки и станут ее рассматривать, словно она — платье на вешалке в торговом зале магазина или манекен в витрине. Товар, одним словом. Старорежимный обряд. А другим словом — идиотизм, которому трудно найти объяснение.
«А что будет, — спросила Грация, — если я какому-нибудь твоему очень дальнему родственнику не понравлюсь? И как все решится — голосованием? Кто «за», кто «против»? Воздержавшиеся есть? В общем, не прошла товарищ Иванова Галина Андреевна. Подберем нашему мальчику чего-нибудь поприличнее».
«Да ладно тебе, — смутился Степочка, — это ведь так, дань традиции. Обойдемся».
Но, видно, родители крепко на него нажали, потому что не «обошлось», хотя и без согласия Грации. Однажды после танцев Степочка предложил ей: «Поехали ко мне. Мои все в Батраки на ярмарку подались. С ночевкой». Она вопросительно посмотрела на него. «Не бойся, — заверил Степочка, — что ж я, слабак, до свадьбы не дотерплю?» И они сели в такси. Степочка рядом с шофером, Грация за спиной Степочки. Да разве могла она в ту минуту подумать, что скоро — через несколько часов — кончится одна ее жизнь и начнется другая, из которой уйдет Степочка, зато появятся новые люди. Доктор Вольский, например, единственный из мужчин, чьи уставшие руки ложатся по-бабьи: ладонями вверх, и пальцы сжимаются в неплотную от потери сил щепоть. И бывшая горбунья Лелька с ее короткой, постоянно повторяющейся песенкой «А я целую бабушку в щеку-у…».
Грация шла к Михановским и вспоминала Степочку, доктора Вольского, Лельку и тетку Веру, которая бросила собственный домик около станции и на старости лет помчалась лимитчицей в Москву, чтобы не дать совсем погибнуть сироте племяннице. Тетка думала, что ее племянница по-прежнему та самая девочка, которую можно мыть теплой водицей над эмалированным тазиком, поглаживая корявыми руками ее тонкие плечи и узкую спину, приговаривая при этом: «С гуся — вода, с Галочки — худоба». А Галочка была уже совсем другой: она стала Грацией, понятно?..
Она брела светлой лесной опушкой к Михановским и телепатически вела беседу с Катькой Хорошиловой, рассказывала ей о здешних, сельских новостях. Например, о Егорыче, который продолжает смущать ее душу, несмотря на то что однажды она, Грация, поборола искушение и одолела призывы нечистой силы. Но этот Егорыч по-прежнему возникает на побеленной стене, выглядывает из-за плеча Дубровина и плюс к этому насмешливо раздувает ноздри. И кажется даже, что у Егорыча растут дьявольские рожки, нахально пробиваясь из короткой, ежиком, шевелюры, — торчат, словно ядреные боровички средь травы-муравы.
