Грация кидала из шкафа в чемодан то, что собиралась взять с собой в отпуск, порой принималась плакать, не утирая слез, иногда встряхивала двухцветной копной волос, как бы отбрасывая печали, пыталась улыбаться — именно тогда, ощущалась соленость медленно сползавших от глаз к уголкам рта капель — и, как часто бывало, сравнивала две жизни, две судьбы — свою и Катькину. Тысячу раз уже сравнивала, но это ей не надоедало, больше того — стало необходимостью, и вот в тысячу первый раз Грация вновь обнаруживала: мы с нею разные, однако при том осознавала, что они с Катькой — два плода с одного и того же дерева, выросшего из бедности, запретов и ограниченных желаний, порожденных скудными возможностями. Это Антонина с первых младенческих шажков и до сегодняшней своей перезрелости имела право не довольствоваться тем, что ей доставалось от жизни. Это Юлия могла часами мечтать о Париже, пролеживая тахту в городской квартире или отвернувшись к стенке на дачном диване. Генеральские внучки! А им с Катькой оставалось только завидовать и, скрежеща зубами, пережевывать стародавнее и лживое: «А нам этого и не надо».
Впрочем, у Катьки на все вопросы был один ответ: виноват Дмитрий Иванович Власихин. «Слыхала, подруга, от меня про такого? Вла-си-хин… Ну! Вот к нему и обращайся, дорогая».
Конечно, этот Власихин Дмитрий Иванович, судя по всему, переехал Катькину еще совсем молодую тогда жизнь, как тяжелый каток веточку мимозы на асфальте. Сама Хорошилова так говорит: про каток и мимозу. И непременно смеется. В глазах же у Катьки, когда, насмешничая, она вспоминает Власихина, медленно ворочается болотная тоска. А на языке, как на раскаленной сковородке, прыгает короткое слово: «ходок». Хорошилова поясняла: «Из тех, что приходят к тебе в жизнь и — уходят, ничего не оставляя после себя. Ни радости, ни тепла, ни света. Только усталость и воспоминания, как вопила во время чистки без наркоза, а врач-подпольщик умолял: потерпи, потерпи! Боли не помню, а вот свой визгливый голос — в доскональности. Ну и противный он у меня, голос!»
Когда Хорошилова рассказывала о Власихине — а к нему она возвращалась довольно часто, — Грация жалела ее без оговорок. Восемнадцать лет, десять классов и два года обучения фельдшерскому искусству — вот и вся арифметика, с которой Катька встретила высшую математику в лице заведующего райздравотделом Дмитрия Ивановича Власихина. Он ее увез на собственной машине прямиком с выпускного вечера. Почудилась девчоночке любовь и судьба, а Власихин оказался обыкновенным «ходоком», только Катька тогда еще не знала этого слова. Сначала она не смела даже пропищать о себе: Дима — заметное лицо в районе, имеет ли новоиспеченная сельская фельдшерица право в таких обстоятельствах заявлять о своих претензиях? А потом Катька стала привыкать к мысли: эта несчастливость ей написана на роду, и никуда от нее не деться. В действительности же несчастным был сам Власихин. Правда, в ставшие уже далекими юные годы Катька еще не знала, что от таких, как он, надо держаться подальше, бежать сломя голову. Несчастным помогают, чтобы замолить свои грехи, но влюбляться в них опасно: несчастливость — приставучая зараза…
