«Боюсь! Боюсь! Боюсь! — говорила Грация (она все еще была Галей, еще не надела на себя другую личину). — Боюсь! Боюсь!»
«А я говорю: иди! А я говорю: шагай!» — рычал доктор Вольский.
«Опять больно, — плакала Грация, — сил нет, как больно!»
«А Лельке не больно? Я ее за три года на восемнадцать сантиметров растянул. У нее в бедре вот такой металлический прут! А вот здесь и здесь пластмасса. Инородное тело, понимаешь?»
«Больно-о, — ныла Грация, — боюсь».
«А ну отдай костыль! Я кому говорю: дай сюда костыль! Иди, иди, Галочка… Ну, бывают же такие умницы, такие красавицы… Осторожно… Передохни…»
«Уф, тяжко…»
«Возьми полотенце, пот вытри».
«Доктор, а кому колченогие нужны?»
«Не вижу колченогих. Где тут колченогие? Смотрю: идет по коридору легкой и свободной походкой юное существо. Стройное, гибкое, летучее. Больные спрашивают: кто это, что за девушка? А я отвечаю: это… это…»
«Знаю, что вы отвечаете. Это, говорите, больная Иванова шкандыбает. Это сама грация кандехает. Правда?»
«Кандехает? Шкандыбает? — Доктор Вольский брезгливо морщился. — Ужасные слова. Нет, не то: плывет… парит… танцует… я говорю всем. А грация — хорошо, между прочим, грация — верно. Грация!.. Ладно, поболтали и — вперед! Вперед! Вперед…»
3
Пуховка жила скрытно и монотонно. Дом отдыха был весь на виду, но и его существование состояло из сплошных повторений: завтрак, обед, ужин, танцы, кино — и так двадцать один день, а потом читай сначала: завтрак, обед, ужин… И потому серьезной местной новостью вполне можно было считать появление щенят у Белки и Гришки, трогательной пары собак, давным-давно прижившейся в доме отдыха. Белка, небольшая, гладкая, крепенькая, похожая на лайку, любила огромного и лохматого Гришку совсем по-человечески: тосковала, когда он исчезал по зову сучек из близлежащих деревень, а если Гришка, по ее мнению, отсутствовал слишком долго, то Белка отправлялась на поиски. Однажды, говорят, она привела его аж из-под Можайска, до которого километров тридцать. Нередко Гришка возвращался сам — избитый, покусанный, в запекшейся крови, — подолгу отлеживался в кустах неподалеку от заброшенного домика, под которым было их убежище. День-другой Белка наказывала его: устраиваясь у затененного кроной могучего дуба лаза в нору, часами смотрела в противоположную от Гришки сторону, положив морду на лапы, и, кажется, почти не моргала. Но обида таяла — и Белка отправлялась к столовой, клянчила у отдыхающих еду и рысцой, закруглив больше обычного хвост, торопилась с куском колбасы или котлетой к проголодавшемуся Гришке. И вот у них появились щенята.
