А Дунай, говорила Катька, совсем даже не голубой. И никогда не был голубым. И не будет, естественно, потому что дно у реки песчаное и глинистое, а при таком дне голубизна невозможна. И вообще, круиз измотал Хорошилову: сплошная жара в тридцать пять градусов, тесная каюта на четверых, постоянная спешка. «Двадцать один день, — сказала она, — в мыле, как лошади!» После Дуная в запавших глазах Катьки разочарования не было — они загадочно блестели. «Влюбилась?» — спросила ее Грация. «Влюбилась. По новой. Как в первый раз».
1
Грация проснулась поздно. Отодвинув занавески, толкнула ладонью сразу обе створки окна. О том, что по улице прошло стадо, напоминала лишь густая смесь запахов: свежего навоза, парного молока и горького овечьего пота. Голос Егорыча и хлопанье кнута едва угадывались вдали.
Грация опустила взгляд на куст шиповника — и едва удержалась от слез: на земле, на траве образовалось легчайшее покрывало из белых и фиолетовых лепестков, и куст шиповника уже не радовал глаз свежестью и великолепием крупных цветов, так похожих на розы, а, обнажившись, агрессивно целился в разные стороны сотнями безобразных колючек. Только расцвел — и, на тебе, уже умирает.
Проводив мужа в Одессу, Юлия явилась на дачу в шикарных белых брюках, которые вызывающе обтягивали ее пышный зад. Встретив младшую дочь, Михановский осмотрел ее со всех сторон и, посмеиваясь, сказал: «От такой женщины не откажется ни один грузин. Не говоря уже о таксистах». Вроде бы одобрил. А через несколько минут Григорий Максимович неожиданно рассвирепел и, накаляясь от своего же крика, уже орал на весь гектар генеральского дачного участка: «Я кормлю ее! Я содержу ее мужа! Двоих сопляков она мне на шею повесила! Как в город уезжает, так из холодильника с собой все прет! Где ж ты деньги на белые штаны раздобыла? Зачем они тебе, белые штаны-то? Вот дура!»
«В чем же ты мне ходить прикажешь? — спросила, ничуть не испугавшись отцовского крика, Юлия. — У меня ведь муж молодой».
Она тоже была не старой, и нелепость ее ответа, очевидно, сразила Михановского. Он привык, что последнее слово — его. А тут неожиданно затих и пошел в дальний угол сада, к уборной, не поинтересовавшись, как обычно: «Кто тут хозяин?»
Антонина тоже вскоре приехала из города. Целый день Грация болтала с сестрицами, потом они опять умчались в Москву: начинался какой-то там международный кинофестиваль. А на смену девочкам прикатили пожилые гости — родственники Марьяны Леонидовны. Всю субботу и воскресенье до вечера не вылезали из-за стола. Ели, пили и хвастались: «У нас — круг! Нас не тронь!» Даже громогласный Михановский притих под общим напором, не накручивал на палец кудри и не задавал риторического вопроса: «Кто здесь хозяин?» И еще молчал старый человек по имени Ким, ждавший со дня на день жену и внуков из-под Киева. А Марьяна Леонидовна непрерывно смеялась. Она сама о себе говорила: «Я умею хорошо готовить салаты, хохотать и рыдать».
