Каждое утро боюсь — вдруг меня пошлют работать в другую бригаду. Нет, пока мне везет, я остаюсь с Алешей. Он мне рассказывает про бабушку, как она уже многих вылечила своим снадобьем. А я решаюсь обнять Алешу, чтобы показать, как я ему благодарен, как уважаю его. Он не отталкивает меня.
Отвечает: «Ты немец, но хороший мальчик».
Завтра сочельник. И ужасные мысли о безнадежности — уже второе Рождество в плену, в неволе. Я беззащитен, я во власти любого произвола и, судя по всему, в плену предстоит мне еще не одно Рождество.
В последние дни все время новости, одна сменяет другую. Мы работали однажды вместе с пленными из другого лагеря и услыхали от них: русские набирают добровольцев для работы в угольных шахтах. Кто пойдет добровольно, того через год отпустят домой. Что за чушь — это я сказал вслух, — еще и добровольно! Этим уже сыт по горло! Как там было первого января в сорок пятом? — «Шаг вперед!» — я уже не волонтер, а солдат-зенитчик, да еще в дивизии войск СС «Гитлерюгенд». Обрадовался, добровольцем пошел…
Сколько месяцев прошло с тех пор, как нет со мной друга Ганди и надо выкручиваться самому? Как же мне его не хватает! Когда сидел в карцере, тоже громко звал его, в пустой надежде — он же скажет, что мы были при зенитной батарее, а не в войсках СС. И когда ездил с Алешей по Киеву, всё надеялся — вдруг увижу Ганди. И Алеша нарочно ехал разными путями, мимо разных строек, где работают пленные. Сколько раз я спрашивал про Ганди, когда бывала возможность перекинуться словом с кем-нибудь из другого лагеря! Нет, все напрасно, хоть плачь.
А на следующий день слух становится явью. Старшие по комнатам пишут списки добровольцев — кто согласен год работать на русских шахтах, чтобы потом скорее отпустили домой. И перед тем как староста комнаты закрывает список, я тоже записываюсь. Поеду на шахту, хоть отец и говорил всегда, чтобы мы с братом никогда не лезли в это дело — работать под землей, где так тяжело и нет дневного света. Что ж, значит, буду горняком в четвертом поколении, забойщиком был еще прадед, дед и отец были штейгерами. К тому же — буду в другом лагере, там не будет этой сволочи немецкого «коменданта», который так орал на меня и ударил в лицо. И до сих пор — стоит мне попасться ему на глаза, как он меня посылает чистить сортир или еще на какую-нибудь грязную работу, бывает, что и до глубокой ночи. Да еще потом стоять по стойке «смирно», докладывая об исполнении, — на стенку можно полезть!
