Когда он нашел тело Хейвуда, следовало понять, что так и будет. Наверно, он это и понял, просто не хотел признаваться. С первого взгляда на Александру Хейвуд, внезапно появившуюся в Уистлдауне, было ясно, что добром это не кончится.
«Вы уволены. Разве это непонятно?» – насмешливо спросила она.
«Подлая, самоуверенная сучка», – подумал он в ту минуту.
А он еще жалел ее во время похорон, ради которых специально полетел в Филадельфию. Он уважал своего работодателя, даже любил его. Они оба хотели одного и того же – сделать ферму Уистлдаун одной из лучших конюшен в стране. Хейвуд проводил в Уистлдауне два месяца из двенадцати; владелец и тренер много общались, говорили о лошадях и ферме. Хейвуд часто упоминал свою старшую дочь, рассказывал связанные с ней смешные случаи, хвастался ее умом и красотой. Он не раз говорил, что, когда Александра немного подрастет и забудет всю чушь, которой ее напичкали в колледже изящных искусств, она придет работать в его компанию. Тогда он будет постепенно приучать ее к браздам правления. На это у нее мозгов хватит.
Джо слушал его рассказы вполуха, не придавая им особого значения. Обычная отцовская гордость, только и всего. И слегка удивился, когда во время похорон увидел, что Хейвуд не преувеличивал, во всяком случае, насчет внешности. Стройная, хрупкая блондинка в подобавшем случаю черном костюме, типичная недотрога, Алекс приковала к себе его взгляд, когда все заняли свои места и она с мачехой и сестрой прошла к передней скамье. Окончательно он выяснил, кто это, только на поминках, но уже во время отпевания он был убежден, что белокурая красавица может быть только Алекс, любимица Чарльза Хейвуда. Джо следил за ней всю службу. Было видно, что она убита горем. Лицо – белее мрамора. Она сидела между сестрой и худым темноволосым мужчиной в дорогом костюме, державшим ее за руку, – видимо, тем самым женихом, который ее бросил. Она без всякого выражения слушала священника епископальной церкви, облаченного в черную ризу человека с красным лицом. Хор мальчиков пел ангельскими голосами, а она беззвучно плакала. Позже, на поминках в огромном каменном особняке Хейвудов с мраморными полами и комнатами, полными цветов, он ждал своей очереди выразить ей свои соболезнования, хотя чувствовал себя здесь так же неуютно, как рыба на дереве. Тут были изысканные люди, которых он не знал, изысканная еда, которую он не любил (ему вспомнились копченый лосось и икра на маленьких треугольных тостах), пианист, игравший на рояле что-то грустное, и молодая, красивая вдова, которая ходила по комнатам и благодарила всех за проявленное сочувствие. Джо поговорил кое с кем, отведал угощение, выразил соболезнования вдове, а сам все разыскивал взглядом старшую дочь Хейвуда. Наконец она появилась. Глаза у Алекс были красные, губы крепко сжаты: видно, она не позволяла себе плакать. Джо подошел к ней, представился, пожал протянутую руку, выразил скорбь по поводу постигшей ее утраты и свое восхищение ее отцом.
