Уходят. Иосип Броз внимательно смотрит им вслед. Потом поворачивается к Карделю.
– Кто такие, не знаешь?
– Да вроде англичане какие-то.
– Англичане? Мне показалось, что они понимали наш разговор.
– Не знаю. Хотя лицо того, высокого почему-то мне показалось знакомым. Вроде я его где-то видел, но я все перебрал – нет, не встречались. Ну, да бог с ними. Ты лучше скажи, что будем делать с Благое Паровичем?
– А что с ним?
– Да он здесь в столовой официантке скандал устроил. Мясо, которое ему подали, видите ли, воняло.
– Может быть, оно и вправду воняло?
– Он мне так и сказал, и, знаешь, что добавил: «Я, если мне партия прикажет, и г… есть буду, но мясо-то, действительно, воняло».
– Ну, а ты что?
– Объявил ему выговор и предупредил, что если он вместо благодарности русским товарищам будет скандалить, я поставлю вопрос о его поведении на собрании нашей партячейки.
– Правильно сделал, распустил их Милан. Слишком мягкий.
Перед Мустафой лежал Марсель, залитый жарким южным солнцем. Новые дома из белого или сероватого камня стройно взбегали по ближайшим холмам, окаймляя набережную старого города. Широкие окна, застекленные современным, особенно прозрачным стеклом, под лучами солнца местами загорались ярким слепящим пламенем. На самом высоком холме, как бы замыкающим город, возвышался храм Божьей матери-Заступницы, который французы называют Мариинским собором. Храм внутри был богато украшен мозаичными витражами, созданными самыми знаменитыми художниками современности. Холм, на котором он стоял, был немного оторван от городской застройки, что подчеркивало его связь с первозданной природой. Сильные порывы ветра иногда собирали сохранившуюся на склонах холма пыль и закручивали ее в маленькие вихри. Они торопливо взбегали к подножию храма и замирали, словно припадая к ногам Богородицы.
Неторопливо попыхивая неизменной трубкой, Голубич с любопытством разглядывал город, в котором он был около двадцати лет назад. Память почти ничего не напоминала ему о том, первом посещении. Но основное внимание Мустафы было нацелено на подъезд ничем не примечательного семиэтажного дома. За его крепкими дубовыми дверями, украшенными обманчивой надписью «Архитектурное бюро», находилась авиационная лаборатория, в которой собранные со всей страны молодые авиаконструкторы пытались создать самый совершенный в мире истребитель.
На загорелых улыбающихся лицах пешеходов не были ни тени озабоченности или тревоги за свое будущее. И хотя совсем недалеко, в Испании, уже грохотали пушки, и падали сбитые самолеты, французы оставались самой веселой и беспечной нацией на свете. В кафе то и дело залетали стайки юных француженок, которые с щебетанием и звонким смехом поедали свои любимые круассаны, запивая их крепким ароматным кофе, и вылетали на улицу, немедленно растворяясь в пронизанном солнцем воздухе. Наверное, из-за них в ушах Голубича постоянно звучала мелодия песенки герцога из «Риголетто» «Сердце красавицы склонно к измене». «Ага, кажется она», – прервал он свое молчаливое пение. Тяжелая дверь лаборатории отворилась, и на улицу выскользнули две стройные молодые женщины. Мустафа знал, что это две самые лучшие, аккуратные и быстрые чертежницы засекреченного конструкторского бюро. Обе были незамужние, обе любили весело провести вечер. Еще они обе были шатенками, но Жюль была темноглазой, а кукольное лицо Изабель украшали огромные синие очи. Именно она и была объектом будущих ухаживаний разведчика.
