Меня — твоей правой рукой!
Здесь стены глухие, не слышно ни звука.
Быть может, не встретившись, сдохнуть придется.
Так дай же мне, Боря, хоть мысленно руку,
Давай же хоть мысленно рядом бороться!
Борьба и победа! — наш славный девиз!
Борьба и победа! — слова эти святы!
В тридцатом году мы с тобой родились,
Жизнь начали в сорок девятом!
Январь 1950. ВТ УМГБ ВО, камера 2-я левая.
Лет десять или даже больше назад, когда Б. А. Слуцкий был жив и здоров, мы гуляли как-то поздним вечером по темной коктебельской набережной. О моем деле, о КПМ он уже знал — я никогда ни от кого не скрывал сущность нашего дела. И к чему-то Борис Абрамович спросил:
— А стихов не писали там, в тюрьме, в лагерях?
— Сочинял без пера и бумаги. Но печатать их не собираюсь.
— Наизусть помните?
— Да, очень многое помню наизусть.
— Прочтите что-нибудь.
Я прочел только что процитированное стихотворение.
— Эти стихи несут, таят, нет, «таят» не подходит, именно несут в себе тяжкий груз исторической драмы — и лично вашей, и общей для всей страны…
Здесь, пожалуй, стоит сказать о происхождении грифеля, которым была написана найденная мною записка Бориса Батуева.
Николаю Стародубцеву во время подписания протокола допроса удалось украсть со стола следователя длинный простой карандаш, о чем он сразу же мне с радостью сообщил. Николай уничтожил деревянную «рубашку» карандаша (изгрыз и спустил в унитаз). А небольшие кусочки грифельного стержня вскоре нашли в прогулочных двориках, многие члены КПМ, оповещенные с помощью перестукивания и записок, оставляемых в бане, о местах, где следует искать грифель (обычно в правом углу дворика под слоем пыли).
Приказ Бориса Батуева: «Признавать все, ради сохранения жизни» — был получен мною и другими членами КПМ в январе 1950 года. И мы стали давать следственному отделу нужные ему показания. В это время и были оформлены и подписаны компрометирующие нас и КПМ протоколы допросов. Мы утешали себя словами Бориса:
«На суде мы откажемся и расскажем, какое было следствие».
Казалось бы, что все уже закончилось. Однако меня продолжали вызывать на допросы. Бесконечно составлялись все новые и новые редакции моих «признаний». Однажды я обратил внимание на дату протокола, который я подписывал недавно, в январе 50-го. Она была… октябрьской. Да, в начальном графе протокольного листа стояло какое-то число октября 1949 года! Я выразил следователю недоумение. Он ответил:
— Это не имеет никакого значения. Признался ведь. Какая разница, когда признался?…
