Иван Иванович сделал это ловко и незаметно; игра сама собой стала потухать; игроки почувствовали, что они устали, и начали расходиться.
В комнату опять зашла Авдотья Яковлевна и сказала, что у нее сидит Чернышевский, что он уже хотел уходить, да увидев, как расходятся гости, решил дождаться Некрасова.
— Идемте, кстати и обедать пора, — сказала она Некрасову и Панаеву. — Или вы и есть не будете?
— Я, пожалуй, закушу, — ответил Иван Иванович и пошел следом за Авдотьей Яковлевной. Некрасов тоже поднялся с дивана; он с удовольствием подумал об обеде и почувствовал, что голоден, как после долгого хождения по лесу.
В столовой Панаевых было светло и ослепительно чисто. Как-то особенно сверкала посуда на столе, крахмальные занавеси на окнах, чехлы на мебели. Воздух был прохладный, свежий, пучки осенних веток пылали в высоком кувшине. Все это особенно бросилось в глаза Некрасову после его разгромленной, прокуренной комнаты.
Чернышевский, улыбаясь, поднялся ему навстречу.
— Два дня не могу с вами повидаться, Николай Алексеевич, — сказал он. — Ну, что, кончили избивать младенца?
Некрасов, садясь за стол и наливая себе водки, весело сказал, что «младенец» ушел ощипанный, как индюшка, и убежденный в том, что партнером его был шулер.
— Я сразу это понял, увидав, как он следит за моими руками, — смеясь говорил он. — Вероятно, хотел увидать, как я вытаскиваю карту из-за манжета.
Авдотья Яковлевна нахмурилась и сказала неодобрительным тоном:
— Теперь будут злословить о том, что у вас притон и что вы играете нечестно. Что вам за охота играть у себя дома с посторонними людьми?
— А с кем же мне играть из близких? — шутливо отвечал Некрасов. — С вами разве, Николай Гаврилович?
Чернышевский замахал руками и заявил, что он никогда в жизни не сядет за зеленый стол вместе с Некрасовым.
— У меня семья, я капиталов не имею, да к тому же я близорук и обязательно спутаю даму с валетом.
Чернышевский смеялся, рассказывая разные забавные эпизоды из своей скромной картежной практики и требовал от Некрасова, чтобы он открыл ему секрет своей удачной игры.
— Признайтесь, Николай Алексеевич, какая старая графиня назвала вам три карты и была вашей наставницей в этом искусстве?
— Это была не графиня, а профессор из духовной академии. Он пил горькую, ходил в полосатом рваном халате, подвязанный грязным полотенцем, и жил на Охте в развалющей хибаре. Трех карт он мне не назвал, а играть действительно выучил.
И Некрасов рассказал о том, как, готовясь в университет, поселился у профессора Успенского, который обещал заниматься с ним по-латыни. Он, собственно, не был настоящим профессором, но латынь знал в совершенстве, а главное — был отзывчив к нищей молодежи.
