В Москве у него не было никого. Никаких родных, никаких добрых знакомых, которые, могли бы помочь в тяжелую минуту. Один Василий Петрович Боткин, в семье которого он и нашел себе невесту.
— Вы понимаете — ранняя весна, страстная суббота, голубое московское небо, капель с крыш, голуби на подоконнике, звон колоколов и запах куличей в доме. «Она» в бледно-палевом платье, с букетом, который подарил я, с лицом таинственным и немножко грустным… Мари. …Какое хорошее имя Мари… Вам оно нравится?
Некрасов вместо ответа налил еще раз бокалы:
— Выпьем за женщин, носящих это имя, — предложил он.
— Я пью за одну из них, — ответил Фет.
Он выпил и продолжал рассказывать. В рассказе смешалось все: и заутреня, после которой он христосовался с невестой, ночь, когда он разговлялся, сидя рядом с ней за убранным цветами столом, и визит Аполлона Григорьева, который явился утром поздравить с праздником, облаченный в какую-то фантастическую венгерку, расшитую золотыми шнурами, и в сапоги, вырезанные сердечком, и сватовство его к Мари, и снова церковь, и слабый огонек свечи, которую Мари оберегала ладонью.
— Ладонь у нее была прозрачная и розовая. Кажется, именно в этот момент я решил окончательно, что буду свататься.
Николай Алексеевич слушал с интересом и сочувствием. У него самого, пожалуй, не было в молодости таких поэтических минут. К заутрене он ходил только в детстве, в церкви ему всегда было душно. И скучно, потому что за спиной стоял насупившийся отец. Он не христосовался с чистой и милой девушкой под сводами уютной московской церкви. Он не был так счастлив, как Фет, — у него была совсем другая жизнь, чем у многих писателей: без дворянских гнезд, без добродушного Карла Ивановича с кисточкой на ночном колпаке, без поэтического сватовства и нежного романа с юной невестой.
Николай Алексеевич растрогался, он обнял Фета и начал говорить ему о своей любви к Тургеневу, о глубоком огорчении, которое испытал он, получив его письмо, вызванное глупым, нелепым недоразумением. Потом вдруг прочитал свою «Тишину», чувствуя, что она должна ему понравиться.
Фет слушал, закрыв глаза и откинувшись на подушки дивана. Он не любил стихи Некрасова; они казались ему издевательством над тем возвышенным и изящным, что он привык считать истинной поэзией. Но эти стихи ему понравились, он слушал их с волнением, они доходили до его сердца. Когда Некрасов кончил читать, Фет бросился к нему на шею, пожимал ему руки, целовал и говорил, что это прекрасно, что эти кроткие, светлые и нежные строки потрясли в нем и поэта и человека.
