С сияющей улыбкой он обошел стол, здороваясь с присутствующими, и, взяв стул, сел рядом с Некрасовым.
— Разрешите к вам поближе, Николай Алексеевич. Соскучились все по вас, а я, признаюсь, больше всех…
Некрасов сидел за столом мрачный и молчаливый. Хорошее настроение, вызванное вниманием студентов, рассеялось. Он злился на то, что Чернышевский не пришел; его раздражали шуточки Ивана Ивановича, самодовольный вид Вульфа, разглагольствования цензора Бекетова. Бекетов, хвастаясь своей либеральностью, рассказывал о том, сколько выговоров получает он от высшего начальства за послабления, которые оказывает господам литераторам.
— Признайтесь, господа, что при таком цензоре, как я, вам стало куда легче. Я не отрицаю, что сейчас вообще в цензурном комитете много послаблений по сравнению с бутурлинскими временами, но все же личные качества цензора и теперь имеют влияние.
Бекетов немного подвыпил, и мысли, которые он обычно носил в глубине своей души, так и рвались наружу. В трезвом состоянии он делился ими только с женой. Жена, впрочем, не сочувствовала ему, говоря, что его прогонят со службы, и тогда он опомнится, да будет поздно. Сейчас он хотел признания своих заслуг, но никто не восхищался его смелостью.
Напротив, Иван Иванович Панаев совершенно некстати начал вспоминать все случаи и анекдоты, связанные с деятельностью цензуры:
— Знаем мы это свободомыслие цензоров, — кричал он, привлекая к себе общее внимание. — В каждой запятой видят крамолу. Цензор Ахматов наложил запрещение на учебник арифметики за то, что там в одной задачке было поставлено многоточие. «А нет ли тут подрывания основ?» — спросил он составителя.
— Вы приводите старые анекдоты, — завопил Бекетов. — По одному глупцу вы судите всех. Есть примеры, когда цензоры вылетали со службы, да и подальше, за сознательно пропущенные ими двусмысленные статьи.
— Такие примеры мне неизвестны, — возразил Панаев. — Я знаю много обратных. Вы говорите, что Ахматов исключение? А Елагин? Почему он вычеркнул в учебнике физики выражение «силы природы»? Какое здесь подрывание основ? При мне вы лучше о цензуре не говорите — я ее либеральность на собственной шкуре испытал. Акафист божьей матери и то подвергают сомнению. Цензура и в нем нашла крамолу, хотела вымарать слова «радуйся, незримое укрощение владык жестоких и зверонравных».
Панаева поддерживали все, кроме Некрасова. Некрасов сидел молча и раздражался все больше и больше.
«Экий неисправимый свистун, — думал он. — Дразнит гусей, неизвестно зачем. С Бекетовым легче сговориться, чем с другими, так нет, и с этим надо отношения испортить».
