Всхлипывания Груши, мрачное молчание Ласунской да бормотание Ерёмки, шарившего по мёрзлым стылым кустам, стояли над землёй, уныло прикрытой сереньким небом с темнеющими облаками.
От тёмно-синей стены леса отделились какие-то точки. Они быстро приближались и скоро превратились в две норовистые тройки, разбивавшие треньканьем бубенчиков тишину степи. Лошади неслись во весь опор, и стало видно их дыхание, сгущавшееся вокруг заиндевевших морд. За ними катились две лёгкие рессорные кибитки, похожие на модные нынче кареты, немного покачивающиеся в такт движению.
— Слава тебе, Господи, — торопливо перекрестилась Ласунская и встала посреди дороги: не могут же лошади наступить на живого человека, а она словно предчувствовала, что такие барские тройки могут и пронестись мимо, оставив после себя лишь взметнувшуюся снежную пыль да летящие из-под копыт мокрые комья земли. — Никогда ещё русские в беде не бросали человека на дороге, — бормотала она. — Вот ежели немцы либо другие иноземцы, те боятся остановки, боятся лихих людей. Да какие ж мы лихие, мы — несчастные!
И она стояла позади перевёрнутого возка, махая ручкой и крича гайдукам[6], чтобы остановились.
Тройки и впрямь, не доезжая до возка, остановились, но сделали это только потому, что объехать его не было никакой возможности: высокая наледь по сторонам дороги не давала объезда.
Ласунская побежала к дверцам красивой богатой кареты и ещё издали начала кланяться и кричать несчастным голосом:
— Люди добрые, помогите, сделайте милость, не дайте пропасть бедной вдове!
Она кланялась и кланялась в пояс закрытой дверце и даже не заметила, как легко порхнула на подножку маленькая ножка в меховом башмачке, и, лишь приподняв голову, увидела рядом с собой хорошенькую девчонку лет четырнадцати в легчайшей меховой дорогой накидке и таком же капоре, с висевшей на шнуре меховой муфте.
Девчонка соскочила на землю скоро, вспрыгнула на высокую обледенелую обочину и звонко закричала тем, кто ещё только начинал выбираться из кареты:
— Ой, смотрите, смотрите, возок поперёк дороги лежит, осью в землю ушёл, а лошади все закуржавели...
Смущённо обернувшись к Ласунской, она тихо произнесла:
— Ой, простите, ведь это ваш возок? С вами такая немочь приключилась? А я так кричу, простите великодушно...
Ласунская скорбно качнула головой, но от всего вида егозливой девчонки её так и потянуло к лёгкой улыбке.
— Да это ж не беда, — затараторила девчонка, — мы вас подвезём, у нас на всех места хватит, а лошадей надо припрячь к нашим или привязать сзади...
