— Мне пора, — пробормотал аспирант. — Я вас оставлю… Увидимся… — Он взглянул на Джину. — Или не увидимся. Удачи.
И выскочил из кафе.
Девушка не сдержала смеха. Смеялась она хорошо — звонко и заразительно.
— Я что-то не то сказал? — Эштон сел за стол, отодвинул чашку Эдварда, поставил на её место свою.
— Нет, всё нормально, — заверила Джин. — Просто я ему всё рассказала. И вы стали прекрасной вишенкой на этом торте.
Эштон усмехнулся.
— Вот уж чем-чем, а вишенкой мне ещё быть не доводилось… Значит, коварных планов мести больше не вынашиваешь?
Она мотнула головой.
— Вы сделали мне очень действенную прививку.
— Можешь обращаться ко мне на «ты», — решился Эштон. — После всего произошедшего это будет правильно.
Да, именно так. После всего произошедшего. Не только четыре дня, но и четыре года назад.
Смотреть на Джину было одновременно приятно и мучительно. Её черты возвращали к жизни дорогой сердцу образ, но взгляд постоянно цеплялся за несоответствия, грубо вырывавшие из грёз. Растрёпанные кудри вместо аккуратной гладкой укладки. Обветренные губы. Короткие ногти без следов маникюра. Джинсы и клетчатая рубашка вместо женственного платья…
Но главное — взгляд. Вместо любимой некогда умиротворяющей нежности — тревога и насторожённость дикого зверя. Вместо ласковой покорности — опасно блестящее на солнце стальное лезвие.
— Мы с ней очень разные, да? — нарушила затянувшееся молчание Джин.
— Да, — признал Эштон.
— Она была очень красивой.
Он кивнул.
— Красивее меня.
Он не нашёл в себе сил ответить.
— Впрочем, вы тоже не слишком похожи на благородного романтического героя, о котором я слышала в детстве, — невозмутимо заметила Джин. — Особенно когда так на меня смотрите… То есть смотришь.
Не выдержав её проницательного взгляда, Эштон опустил глаза. Ему было стыдно, ужасно стыдно перед этой ни в чём не повинной девочкой, которой четыре года назад он даже не подумал помочь. Судьба четырнадцатилетней Джины Орлан, после эпидемии в Сольте оставшейся сиротой, ничуть не интересовала человека, любившего её сестру. Известие о смерти Пэт вонзилось в него такой болью, что дальнейшая жизнь показалась невозможной. Он чувствовал себя виноватым. Если бы он не прогнал её, если бы вынырнул ненадолго из научных бесед с приезжим профессором, если бы позвонил… Он ничего не смог бы изменить — полевая лихорадка неизлечима. Но он был бы рядом! Справиться с потерей оказалось нелегко, но Эштон смог вернуться к жизни. Он избегал воспоминаний и, узнав о том, что сестра Пэт выздоровела, постарался просто забыть об этом. А когда понял, что не получается, убедил себя, что уже слишком поздно и неуместно проявлять участие.
