— Это что?
— Это ты, — ответил он честно.
На холсте разлетелась охапка мокрых полевых цветов. Васильки, ромашки, колокольчики, пижма, гвоздика… Россыпь стеблей, бутонов и цветов в алмазных каплях росы. Буйное, дух перехватывающее великолепие, озаренное и пронизанное ликующим, дурманно-счастливым солнцем.
— Это же цветы, — сказала она ломким голосом обиженного ребенка. — А зачем раздеваться? Зачем вы… просили…
— Настя…
Вскрикнув, она схватила в охапку джинсы и кроссовки, вылетела, как была, в коридор, подальше от него — торопливо натянула одежду, шурша и бормоча что-то. Хлопнула дверью.
Он так и остался сидеть в коляске, до боли вцепившись пальцами в подлокотники. Кошка, кошка… Да, я не рисую портретов. И натурщицы мне нужны только для того, чтобы рядом, когда я пишу, была прекрасная обнаженная женщина: юная или не очень, изысканно-строгая или дерзко-шальная. Моя женщина! Пусть и принадлежащая мне только в те короткие пару часов, за которые заплачено агентству, но она не знает об этом. Я пишу не тела, а души. Ворую ваши улыбки и смех, ленивые позы на диване под солнечными лучами, скрытую грусть в глазах, когда идет дождь. Вон там, у стены, черные бархатные ирисы, утонченные и ядовито-инфернальные. Это Марина. А дальше — море, пропитанное медовым светом — Лика. Краткий роман, о котором вы даже не знаете. Моя страсть, мое краденое счастье, моя боль — и все это я выливаю на полотно, потому что рисовать — единственное, что мне осталось.
Больше она не пришла. В агентстве недоумевали, мобильник не отвечал… Он снова закурил: появилось оправдание постоянному желанию подойти к окну. Почти дописал картину. Первое кошкино полотно — «Солнце в соснах» — уже уехало в Европу, на маленькую, но очень престижную выставку. «Полевым цветам в росе» чего-то не хватало. Двух красавиц-моделей, присланных из агентства, он вежливо выпроводил — скулы сводило от зевоты. Переслушал заново всего Макаревича, сделал ремонт на кухне, понял, что сошел с ума, бросил курить — и подходить к окну. Не курить, кстати, оказалось легче. И бессонницу можно было тоже списать на абстинентный синдром…
Лето уходило зря, сыпалось песком сквозь пальцы, текло сумасшедшим золотом — то ли мимо, то ли сквозь. Где-то в начале эпохи июльской жары в дверь позвонили: единственным протяжным звонком, захлебнувшимся в ночной духоте. Он не спал — и рванулся, даже не посмотрев в глазок.
Она сидела прямо на кафеле площадки, уткнувшись подбородком в колени, обхватив их руками.
