Ложась спать, он думал, что завтра придет кошка. Будет лежать на диване, лениво разглядывая потолок, а потом пить чай и — хорошо-то как — не предложит заварить его сама, чтоб облегчить ему жизнь. Жалости в круглых глазищах он не видел. Никогда. А еще она ни о чем его не спрашивала. Это было неправильно: он привык к любопытству, умел отвечать на вопросы и не стеснялся коляски. Кошке было все равно. И тогда он начал спрашивать сам.
— Ты живешь с родителями?
— Угу. С мамой.
— Учишься?
— Неа. Бросила.
— А где училась?
Короткие ответы, обмолвки… Он выуживал из нее крохи информации, крупинки, постепенно входя в азарт. Приручал ее исподволь, неторопливо. Иногда она рассказывала сама. О ласточках, свивших гнездо на карнизе ее дома. О бродячих собаках, которых они с соседями подкармливали всем двором. О книгах, найденных возле мусорного бака и утянутых домой. Морщилась, вспоминая, возмущенно распахивала глаза. Говорила о том, как сегодня она забыла деньги на маршрутку и пришлось пройти чуть ли не полгорода. И как ее парень скоро уйдет в армию. Да, у нее был парень. Кто-то, оказывается, имел полное право гладить короткие рыже-золотые волосы, класть ладони на ее грудь, прижимать к себе, танцуя. Дарить ей цветы и книги, чтоб не приходилось тащить с помойки.
— А как он относится к твоей работе?
— Нормально. Я же моделью работаю, а не проституткой, — буркнула, разом поскучнев, кошка.
Человеческое имя — Настя — ей совершенно не шло. И про себя он звал ее, как хочется, наслаждаясь этой маленькой тайной властью. Закончив одно полотно, начал другое. И это тоже была власть. Сладкая, упоительная, греховная — словно краски протягивали мириады незримых нитей, привязывающих их друг к другу. Иногда кошка пропускала сеанс, но на следующий день прилетала, еще у порога скидывая кроссовки, оправдывалась и торопливо стягивала майку. Солнце золотило полупрозрачную белую кожу, обласкивало тонкие руки и изящные лодыжки. На кухне, сидя напротив, он дышал запахом волос, кожи — кошка не пользовалась парфюмом — и думал, что убьет того, кто подарит ей духи.
— Ты какой шоколад любишь: черный или белый?
— Никакой. Я клубнику люблю. Со сливками.
Она виновато покосилась на коробку с конфетами, рука, как раз тянувшая очередную шоколадную розочку, замерла над скатертью.
— Тогда ты неплохо справляешься.
— Ага, — сказала она и фыркнула.
Они рассмеялись вместе — в первый раз.
А потом, примерно через месяц, издевательски быстро пролетевший, мучительно-сладкий месяц, она пришла взбудораженная, нервная. Зло замотала головой на предложение начать с чая. Рванула пуговицу на джинсах так, что та едва не отлетела.
