– Разбитый мир – слабейший из всех! Почему ты думаешь, что Увечный Бог воздействует через него?
– Спасибо, – тихо сказал Ампеласу Котильон. – Это я и хотел узнать.
Он повернулся и пошёл прочь из круга.
– Стой!
– Мы, – бросил через плечо бог, – ещё поговорим, Ампелас, прежде чем всё полетит в Бездну.
Идущий по Граням последовал за Котильоном.
Как только они вышли из каменного круга, скелет заговорил:
– Мне стоит пристыдить себя. Я недооценил тебя, Котильон.
– Это распространённая ошибка.
– Что будешь делать теперь?
– Зачем мне тебе это говорить?
Идущий по Граням не ответил сразу. Оба продолжали спускаться по склону, а затем вышли на равнину.
– Тебе стоит мне об этом сказать, – проговорил наконец скелет, – потому что я, возможно, захочу оказать тебе помощь.
– Это значило бы для меня намного больше, если бы я знал, кто… что… ты такое?
– Можешь считать меня… стихийной силой.
По телу Котильона пробежал холодок.
– Вот как. Хорошо, Идущий. Похоже, что Увечный Бог начал наступление на многих фронтах. Первый Престол т'лан имассов и Трон Тени беспокоят нас больше всего – по понятным причинам. И в этой борьбе мы одиноки – не можем даже положиться на Псов, учитывая какую власть над ними явили тисте эдуры. Нам нужны союзники, Идущий, и они нам нужны срочно.
– Ты только что бросил в круге трёх таких союзников…
– Союзники, которые не откусят нам головы, как только опасность минует.
– Ах, вот в чём дело. Хорошо, Котильон, я обдумаю это положение.
– Только не вздумай спешить.
– Здесь есть какое-то противоречие.
– Видимо, да, если совсем не понимать, что такое сарказм.
– Ты меня заинтересовал, Котильон. И это – редкостное событие.
– Я знаю. Ты существовал бессчётные века…
Слова Котильона стихли.
Стихийная сила. Похоже, и вправду существовал. Проклятье.
Столько было точек зрения, с которых можно рассматривать такую ужасающую необходимость, целые полки мотивов и побуждений, из которых изгонялись все оттенки морали. И Маппо Коротышку они просто ошеломляли, так что оставалась лишь печаль – чистая и холодная. Мозолистые ладони чувствовали, как медленно уходит из камней память ушедшей ночи, и скоро скала познает жестокость солнечного жара – её изъязвлённое, изрытое корнями подбрюшье, которое не видело солнца бессчётные тысячелетия.
Он переворачивал валуны. С рассвета уже шесть камней. Грубо отёсанные доломитовые плиты, под каждой из которых находил россыпь сломанных костей. Маленьких, окаменевших костей, хоть и раздробленных безысходным весом камня, но по-прежнему складывавшихся в цельные, насколько мог судить Маппо, скелеты.
