Геборик соскользнул с лошади, собрал поводья и направился к ответвлявшейся от дороги тропинке.
– В скале есть вымоина, – сказал он. – Люди разбивали там лагерь на протяжении тысячелетий. Почему бы и нам там не остановиться? Однажды, – добавил он погодя, – нефритовая темница разобьётся, и эти глупцы вывалятся наружу, задыхаясь в пепле собственных убеждений. И в этот день они поймут, что уже слишком поздно. Слишком поздно, чтобы хоть что-нибудь сделать.
Снова искры, Резчик обернулся и увидел, что Фелисин Младшая раскуривает собственную трубку. Даруджиец провёл рукой по волосам, прищурился от солнечного света, отразившегося от стены утёса. Он спешился.
– Ладно, – сказал юноша, беря лошадь под уздцы. – Давайте разобьём лагерь.
Серожаб поскакал следом за Гебориком, переползая с камня на камень, как разъевшаяся ящерица.
– Что он имел в виду? – спросила Фелисин, когда они с Резчиком повели лошадей по тропе. – Кровь и Старшие боги… Что такое Старшие боги?
– Ну, старые, по большей части, забытые. В Даруджистане есть храм, посвящённый одному из них. Он там, наверное, тысячу лет простоял. Этого бога звали К'рул. Последователи его давным-давно исчезли. Но, может быть, это и не важно.
Следуя за ними с поводьями в руке, Скиллара перестала слушать объяснения Резчика. Старшие боги, новые боги, кровь и войны, это всё её совершенно не интересовало. Ей хотелось только дать роздых ногам, утишить боль в пояснице и съесть в один присест всё, что только осталось у них в седельных сумках.
Геборик Призрачные Руки спас её, вдохнул в неё новую жизнь, и с тех пор в сердце женщины поселилось что-то вроде милосердия, не позволявшего просто отмахнуться от безумного старика. Его и вправду преследовали видения, а это и самую здоровую душу легко повергнет в хаос. Но что толку пытаться понять его бредни?
Боги – старые или новые – ей не принадлежали. А она – им. Они вовсю играли в свои игры Взошедших. Так, словно исход имел хоть какое-то значение, словно они могли бы изменить цвет солнца или голос ветра, будто могли заставить лес расти в пустыне, а матерей – любить своих детей настолько, чтобы оставлять их себе. Важны были лишь законы смертной плоти: потребность дышать, есть, пить, согреваться холодной ночью. А остальное… когда с губ слетит последний вздох, что ж, она ведь уже будет не в состоянии беспокоиться ни о чём: ни что будет дальше, ни кто умер, ни кто родился, ни крики голодных детей, ни жестокие тираны, что заморили их голодом, – ничто уже её не тронет. Это всё было, как поняла Скиллара, простые последствия равнодушия, плоды практичности, – и так будет в смертном мире до тех пор, пока не угаснет последняя искорка жизни. Боги там или не боги.
