— Ида Сконин!.. Ида Сконин!.. Браво!..
Сколько среди них тех, кому Симон платит за эту работенку сорок су в час? Этого ей не хочется знать.
А те, что спрашивают:
— Ну почему при ее богатстве она не уходит со сцены?.. В конце концов, наступает определенный возраст…
Могут ли они понять, что этот нежный рокот при ее появлении позволяет заглушить вопли из глубин прошлого, которые она все еще иногда слышит в своей памяти: «Крючок… Крючок!..»[5]
И эти раскаты смеха, сотрясающего запрокинутые головы, напряженные глотки, эти крики, этот свист:
— Убирайся, иностранка!.. Выучи сперва французский, эй девка!.. Ну и прелести у тебя!.. Тебе надо перышки почистить!.. Крючок!.. Крючок!..
Это было сорок лет назад, на Монмартре, в кафе-шантане, где она дебютировала…
Однако она была тогда красива и молода и обладала непоставленным, но глубоким и чистым голосом. Но одета она была в чудовищное черное платье, которое разошлось по швам у локтей, как только она поднялась на сцену. Она еще не умела ни накладывать грим, ни причесывать свои густые черные космы, которые было никак не удержать шпильками и которые топорщились вокруг ее лица. Она никогда раньше не пудрилась. В тот день она смазала щеки кремом «Симон», а поверх нанесла белую пудру, похожую на свинцовые белила. Ее выдавало все: ее бледное лицо, впавшие глаза, иностранный акцент, несколько заученных наизусть французских слов, которые она повторяла, не понимая их смысла, да и весь царивший вокруг нее дух бедности.
— Тощая волчица, — со смехом закричал кто-то из толпы. А как же она все-таки ждала этого дня, какие безумные мечты питала до того, как поднялась на эту эстраду во время знаменитого шоу «Ловля на крючок», которое в 1894 году дарило грубое удовольствие зрителям в кабачках на Монмартре!.. Как она верила в свою счастливую звезду и сколько раз она повторяла Марку во время долгих бессонных ночей:
— Я не боюсь!.. Я знаю, что у меня красивый голос!.. Пусть я худая и страшная, но голос у меня прекрасный!..
Ее голос?.. Никто им не восхищался ни тогда, ни позднее. Впрочем, она умудрилась потерять его в течение всего нескольких лет в результате ряда ангажементов в маленьких прокуренных залах, нищеты, холодных ночей, проведенных на парижских скамьях в конце месяца, недолеченного бронхита, который преследовал ее всю зиму. При первом выступлении в «Диких ритмах», услышав жалкий, хриплый тембр рвущегося из ее груди голоса, она подумала:
— У меня была молодость, талант, красота, и никто не смог этого разглядеть! А сейчас они бросаются мне вслед, как гончии!..
