О ней говорят:
— Эта женщина никогда не любила, она лишь пользовалась мужчинами…
Это верно…
— Нет, я совсем не «славная девочка», — вдруг шепчет она в диком порыве, и давно забытым движением хочет вскинуть голову, но ее вовремя останавливает мысль о ее шевелюре («Вашими волосами нужно трясти как можно меньше, они сухие и ломкие…»). Она вспоминает о юноше, который покончил с собой из-за нее (какая прекрасная бесплатная реклама!); когда его обнаружили, он был распростерт около нее, было это в Антибе.
— Ах, какая мизансцена!.. Это стройное белое тело на террасе, залитой лунным светом, и струйка крови, стекающая на мраморные плиты… И какое триумфальное открытие сезона после этого!.. (Но, положа руку на сердце, покончил ли он с собой из-за любви?.. Он был под воздействием кокаина, а в тот день и вообще в полном безумии.)
Несомненно, ее любили. Она умела удерживать мужчин (ее первый, Габриэль Клайв, научил ее управлять их переменчивыми и туманными желаниями…). Многие другие были привязаны к ней, потому что она льстила их самолюбию, и не требовали большего. Этим она не давала ничего иного… Из темноты проступают некоторые лица, которые вызывают у нее большее удовольствие и тайную нежность. Но у нее нет никаких иллюзий… То, что она ценит в них, — это свою молодость.
— Так значит, я никогда не любила? — спрашивает она себя в очередной раз. — Нет. Решительно нет. Что для меня любовь?.. То, что мне надо, то, что я ценю, то, что мне нравится, — это любовь толпы, темнота, желание, это приглушенный шепот, который поднимается в зале, когда я появляюсь, это анонимное вожделение… Как я все это обожаю… Потерять это?.. Нет, лучше умереть… Но чтобы это сохранить, надо оставаться красивой, свежей, молодой… Не нужно больше ни думать, ни вспоминать, не нужно ничего ожидать, ни о чем сожалеть, ничего бояться…
Она закрывает глаза и изо всех сил сдерживает нервный тик у краешка глаза. Как волшебное заклинание она повторяет десять, пятнадцать, сто раз подряд:
— Я спокойна. Я молода. Я красива. Я хочу спать. Я сплю.
Наконец она засыпает.
Осень.
Последние вечерние репетиции.
Зал погружен во тьму. Слегка освещен лишь партер. Слышны хрустальные переливы настраиваемых флейт. Невидимые руки регулируют свет. Золотые пучки, голубые лучи дрожат и исчезают.
На пустой сцене обнаженная танцовщица, Синтия, совершает свои выверенные телодвижения.
— А эта девочка очень хороша, — произносит Ида Сконин.
Затем:
— Но судя по тому, в каком темпе все это происходит, до моего номера, кажется, очередь дойдет только утром.
