— Снимков пять-шесть получим? — спросил Аристарх Аполлонович.
— Получим, — кивнул Штернберг, вспоминая просветы в облаках, которыми он воспользовался.
— Ну и слава богу, — сказал Белопольский. На лбу его поблескивали бисеринки пота.
Люди, стянувшиеся к лагерю астрономов со всей округи, негромко переговариваясь, расходились. Они ждали чего-то большего, страшного и теперь испытывали разочарование.
Городовые продолжали топтаться у штакетника, лениво позевывали. Команды уходить не было.
«Любитель небесной науки» Сергей Сергеевич Войков пригласил астрономов к себе на завтрак. Ели картошку в мундире, которую хозяин называл «барыней» — такая она была крупная, круглая, настоящая барыня. Соленые грузди похрустывали на зубах.
В деревянном домике с низким потолком было тесно и темновато. На стене барометр, овальный портрет Коперника; на этажерке закопченные стекла — видно, Сергей Сергеевич заготовил их больше, чем оказалось дерзнувших наблюдать затмение.
Войков подливал гостям чай, все говорил, говорил о солнце, о страхе обывателей перед силами природы, восторгался фотогелиографом, помянул господина Короленко, известного литератора, который приехал в Юрьевец, пожаловал на телеграф и вручил ему, Войкову, телеграмму для передачи в «Русские ведомости»: «Очерк будет». Сергей Сергеевич даже вступил в разговор с господином Короленко, спросил, понравилось ли ему на затмении.
Литератор на вопрос не ответил, приподнял на прощанье шляпу и прочитал стихи с непонятным и тайным смыслом:
На святой Руси петухи поют,
Скоро будет день на святой Руси.
И удалился…
Павел Карлович слушал и почти не слышал, он оживился лишь тогда, когда Войков привел своих детей — близнят Костю и Софью. Софьюшка была кругла, как яблоко, волосы — чистый лен. Костя от нее мало отличался: тоже кругленький, тоже белобрысый.
— Сам в ученье не преуспел, а для них соберу деньжат, пошлю на астрономов учиться. Возьмете? — спрашивал Сергей Сергеевич.
— Присылайте, если затмения не боятся — пошутил Павел Карлович, посадив Софью на одно колено, а Костю — на другое.
Уже на пароходе, засыпая под плеск воды, Штернберг силился вспомнить, о чем его спрашивали перед уходом дети, но вспомнить ничего не мог: в ушах стоял стук метронома и крики толпы, напиравшей на штакетник.
Павла Карловича, вернувшегося из Юрьевца в Москву, ждал сюрприз: ему, «оставленному при университете для приготовления к профессорскому званию», выделили комнату в обсерватории. В Кривоколенном он увязал тяжелую стопку книг, уложил в небольшой чемодан вещи. Хозяйка повздыхала: жилец был смирный, спокойный и платил аккуратно.
