Я кивнула. Мы достали из холодильника банки шипучей «Стеллы», вышли на улицу и уселись, болтая ногами, на крошащейся кирпичной ограде.
Мы охали, когда горящие полосы яркого света выстреливали в небо, рассыпаясь миллионами золотых и серебряных искр, словно кто-то подбросил в воздух пригоршню блесток. Мы ахали, когда мириады разноцветных огней, хлопая, вспарывали небо и, угасая, обращались в черноту.
– Я бы хотела быть фейерверком, – сказала Чарли.
– Почему?
– Улетела бы подальше отсюда.
– А что случилось? – Я опрокинула в себя остатки пива и смяла банку.
– Это все мама. Не знаю, что с ней происходит. Она такая уже примерно месяц.
– Пьяная?
– Почти постоянно. – Чарли стукнула каблуками по ограде, на которой мы сидели, и сухая штукатурка осыпалась наземь.
– Почему ты не говорила?
Чарли пожала плечами:
– Стеснялась, наверное. Она перестала выходить, постоянно держит занавески задернутыми. В понедельник ее рвало, она вся перемазалась. Пришлось поливать ее из шланга в душе. Это было отвратительно. Но я не хочу все время ныть. У тебя тоже не беззаботная жизнь.
– Нет, но ты тоже имеешь право на свои проблемы. Почему, как ты думаешь, она это делает?
– Откуда я знаю? У нее бывают разные стадии.
– Она говорила про твое совершеннолетие. Возможно, она беспокоится, что ты уйдешь из дома. У бабушки то же самое. Думает, что я пойду в универ после школы и забуду о них. Боится, что они меня больше никогда не увидят.
– Может быть. Возможно, жалеет, что мой отец не с ней. Кем бы он ни был. – Чарли спрыгнула с ограды. Когда ее кроссовки соприкоснулись с серым бетоном, послышался хлюпающий звук. – Не хочешь найти мальчишек?
– А твоя мама?
– Пусть застрелится. Мне все равно, – сказала Чарли. Но я знала, что ей не все равно, и когда звуки фейерверков стихли и сменились бешеными воплями, Чарли, громко топая по лестнице, бросилась наверх, к матери.
Нет ничего лучше, чем просыпаться под запах бекона. Завтрак в постели – это всегда такое наслаждение. Я сажусь в кровати, заслышав красноречивый скрип расхлябанной половицы на верхней площадке лестницы и писк толкаемой локтем двери спальни. Из глаз еще не выветрился сон, и я тру их кулаками. Неуклюже вожусь с подушками, подкладывая их под спину, а потом откидываюсь на них, сложив руки на коленях, как будто лежу в больнице, а она пришла меня навестить.
– Доброе утро. – На Анне мой фартук. Она вручает мне поднос, на котором позвякивает посуда. – Решила в первое утро произвести хорошее впечатление.
