Склочниц и сплетниц на свадьбы не приглашают. На Олимпе была своя склочница, богиня раздора Эрида. Не пригласили её, но Эрида всё же прилетела на Пелион. Никому не показываясь, бродила вокруг пирующих и обдумывала месть.
В то время как Хариты, спутницы богини любви, пели сочинённый Аполлоном гименей[56], среди пирующих упало золотое яблоко с надписью «превосходящей всех красотой». Яблоко переходило из рук в руки и тотчас же перессорило богинь. Нимфы, хоть и прочли надпись, но соперничать, с бессмертными не решились. Гера, Афина и Афродита волновались больше всех. Каждая считала себя прекраснейшей и просила Зевса отдать яблоко ей. Отец богов от решения уклонился, вручил яблоко Гермесу и велел ему тотчас же отправиться вместе с богинями на гору Иду. Там пасет свое стадо Парис и пусть он, смертный, рассудит бессмертных.
Поэт знал родословные небожителей и их дела, не всегда похвальные, лучше любого жреца. Не раз славил эгидодержавного Зевса, отца богов, чья забота «всех окружает владык благородных»:
«Песню, от Зевса начав, окончим мы Зевсом, о Музы,
Если хотим мы прославить того, кто бессмертных всех выше.»
Было за что благодарить Феокрита Афродите-Киприде, Эроту, широкогрудой Афине, Артемиде, богине чар Гекате, помощнице при родах Илифии, розоперстой Эoc — многим и многим олимпийцам, старшим и младшим. Не меньше были ему обязаны и скромные божества лесов, полей и источников, полубоги, смертные дети бессмертных богов.
Он прославил сына Гермеса, пастуха Дафниса, влюбленного в нимфу Ксению, его беды и раннюю смерть.
О нимфе Галатее люди знали испокон веков, но только в песне Феокрита они воочию увидели ту, к которой взывал влюбленный киклоп Полифем:
«Ах! Ты белей молока, молодого ягненка ты мягче;
Телочки ты горячей, виноградинки юной свежее.»
И самого страдальца, молодого Полифема, они впервые узнали таким, как видел его поэт:
«… Собираясь воспеть Галатею,
Там, где морская трава колыхалась, усевшись, он таял —
Только лишь солнце зайдёт,— страдая от раны
под сердцем,
Мощной Киприды стрела ему в самую печень вонзилась.»
Но своему приятелю Неофрону Феокрит всё же сказал правду — верил в богов как поэт и только как поэт. Стоило ему остановить колесницу воображения и сразу рождались мысли, от благочестия Пиндара и Софокла очень далекие.
Даже теперь, смотря на темнеющую громаду Иды, вершина которой еще горела огнем заката, Феокрит то слышал шум полета богинь, спешащих на суд Париса, то лукаво сочувствовал незадачливому отцу богов. Должно быть, Зевсу вконец надоели семейные истории, или же непреходящая красота божественной супруги и дочерей столь приелась, что он не надеялся больше на собственные глаза.
