— Совсем никого?
— Я же сказала...
— А если этот придёт? — чуть не сказала: «Если придёт старый?»
— Дура ты, Эвноя,— Миртилла покраснела, выругалась и вдруг заплакала. Как бывало в детстве, вытирала упрямые слёзы краем хитона.
Приходила ночь, и любовная тоска становилась мукой. Миртилла горела, металась, стонала, как больная, одержимая злым демоном. В мире теперь никого не было, кроме Феокрита, ничего, кроме его ласково-сильных рук, загорелой кожи, звучно-спокойного голоса. Входил бесшумно, поднимал ее с постели. Миртилла садилась на колени возлюбленного, прижималась к широкой взволнованно дышащей груди. Тоскливый жар сменялся блаженным. Но стоило пошевелиться, и Феокрит исчезал. Снова пустота и тишина.
И почти каждую ночь Эвное становилось страшно. Слышала тихие стоны. Старалась не спать. А вдруг госпожа что-нибудь сделает с собой?.. Входить к ней не смела. Только прикладывала ухо к двери, прислушивалась... Но больше всего ее пугал скрип засова в сенях. Эвноя вскакивала, бросалась к окну. Ночи были лунные, все видно. Вот госпожа идет между клумбами, нагая, зеленовато-серебряная, точно неживая. Исчезает в тени. Вернется ли?.. У Эвнои колотилось сердце. Не знала, что делать.
А Миртилла садилась на скамейку под платаном и, как заклинание, читала стихи Феокрита о влюбленной Симайте, замыслившей вернуть Дельфиса с помощью колдовства:
«Вновь привлеки, вертишейка, под кров мой милого друга!
Травка аркадская эта сжигает быстролетных,
Страсть безумным огнем и пыл в кобылицах рождает.
Если бы могла увидеть я, как в дом этот Дельфис ворвется
В страстном безумье любви...»
Губы повторяли имя возлюбленного Симайты. Мысли были о Феокрите.
Запах цветов, лунная тишина и прохлада ночи понемногу успокаивали Миртиллу. Тело переставало гореть. Пробирала дрожь. Возвращалась домой, отогревалась под одеялом, засыпала. Утром по привычке бралась за зеркало. Полированное серебро отражало похудевшее лицо, темные круги под ввалившимися воспалёнными глазами, потрескавшиеся губы. Не хотелось вставать, не хотелось есть, ничего не хотелось… Эвноя не смела расспрашивать. Да и без расспросов ясно — мучится госпожа, сохнет, желтеет. По нескольку раз в день Миртилла бралась за свой свиток. Перечитывала историю влюбленной Симайты. Знала уже наизусть многие места длинной песни. Все чудилось, что это о ней, Миртилле, написал Феокрит:
«Как моя страсть родилась, послушай, царица Селена,
Глянула,— дух занялся, будто в сердце мне что-то вонзилось,
