— Ой, как мне стыд-д-но...
— Девочка моя милая, ну чего ты, чего ты... Захлопоталась, а мы раньше времени пришли, и все тут...
Ласковая тяжелая рука гладила спину. Совсем, как отец, когда была маленькой... Несмело подняла голову. Сквозь туман слез увидела добрые карие глаза. И голос поэта звучал растроганно:
— Ну, хозяюшка, хозяюшка, успокойся... Иди, приведи себя в порядок, а мы посидим тут. У тебя хорошо, Миртилла. И не спеши, не спеши...
Плакать уже не хотелось, хотя голос прерывался, а по загорелым, испачканным сажей щекам все еще скатывались слезы.
— Так ты не сердишься на меня, Феокрит?
— Глупая ты девочка, Миртилла, совсем глупая...
Она радостно улыбнулась. И в самом деле все это не так уж ужасно...
Поэт нагнулся к маленькому уху гетеры. Шепнул:
— Хозяюшка, только у меня к тебе просьба... Исполнишь?
— Все исполню, Феокрит... Все, что только смогу.
— Ну, это ты сможешь, если захочешь... Не рядись, милая. Хочу тебя видеть дома домашней.
Она покорно кивнула, но про себя пожалела, что пришлось согласиться. Нарядный хитон, тщательно разглаженный накануне, ждал ее на постели. Была приготовлена и задуманная лента и сандалии. Миртилла кликнула служанку. Велела достать обыкновенный полотняный хитон и белую ленту. Принялась умываться.
Феокрит и Херсий уселись на скамейке под платаном. Молодая листва еще пропускала кое-где солнечные струйки, Сияющие пятна золотили прошлогодние сухие листья, пронзённые иголками травинок. Шарики уже отцветших одуванчиков отливали белёсым серебром. Золотистыми искорками вспыхивали пчёлы, разыскивающие цветы. Стояла жаркая предвечерняя тишь.
Поэт мельком взглянул на Херсия. Юноша сидел пригорюнившись. Голова ушла в плечи. Слёзы Миртиллы были для Феокрита. На него, Херсия, она и внимания не обратила. Следовало бы ему теперь же уйти, но нельзя обидеть старшего. Так легко было прочесть на помрачневшем лице философа его немудреные чувства, что и не такой наблюдатель, как Феокрит, не ошибся бы. Поэт несколько минут помолчал, посматривая на пчелиные искорки над травой. Потом взял юношу за руку, ласково спросил:
— Итак, Херсий, ты огорчен?
— Да нет... чем же... почему? — в неуверенном голосе слышалась неумело скрываемая досада.
— Тем, что увидел нашу красавицу с носом в саже и с грязными ногами...
Не зная, куда же клонит поэт, Херсий не ответил, а Феокрит продолжал:
— Друг мой, утешься... Станешь постарше, поймешь, что есть немало случаев, когда женщину, будь она прекрасна, как сама Афродита, видеть все-таки не следует.
