«Глядеть на свет так сладко и спускаться
В подземный мир так страшно,— пощади!»
Феокрит слышит, как плачет перед проскением обречённая Ифигения. Умеет плакать юноша-актёр, переменивший радостную маску царевны на скорбную. И Миртилла беззвучно плачет, вытирая слезы краем гиматия, чтобы не мешали смотреть. Поэт шепчет подруге на ухо:
— Успокойся... не надо так...
Она послушно кивает головой, старается улыбнуться, но уголки губ вздрагивают и улыбка не удается.
«Для смертного отрадно видеть солнце,
А под землей так страшно... О безумец,
Кто смерти жаждет! Лучше жить в невзгодах,
Чем в самой яркой славе умереть.»
Опять Миртилла вытирает глаза. Как это печально в трагедиях — всё конце и о конце... Жить хочется.
А Ифигения, девушка, недавно трепетавшая перед смертью, решила добровольно умереть, чтобы спасти родину всех эллинов:
«Я умру — не надо спорить,— но пускай, по крайней мере,
Будет славной смерть царевны, без веревок и без жалоб,
На меня теперь Эллада, вся великая Эллада
Жадно смортит…»
Восторженно звенит молодой голос. Ахилл склонил голову перед самоотверженной царевной. Она обращается теперь не к матери, а к хору и зрителям:
« Грек – цари, а варвар – гнися. Неприлично гнуться грекам
Перед варваром на троне. Здесь – свобода, в Трое – рабство!»
Снова в амфитеатре буря. Цветные ряды рукоплещут, кричат, стучат посохами. Зрители в белых одеждах молчат. Им, сидящим в передних рядах, привольно живется и при здешнем царе Селевкиде, а о воскресении свободной Эллады они не думают. Молчат и верхи амфитеатра. Люди в серых хитонах знают, что бедным хлеба всегда не хватало, не хватает и, наверное, не будет хватать, кто бы ни правил страной.
Феокриту хочется похлопать хорошо играющему актеру, но он осторожен. Кто знает, быть может, придется навсегда остаться здесь, в Лампсаке. Лучше не обращать на себя внимание. Эпистат и так недовольно оглядывается на бушующих зрителей. Администратору ясно, что они думают не о Трое, а о столице его повелителя, но нельзя же запретить Эврипида... И царский чиновник молча ждет, пока венки перестанут лететь на орхестру.
Миртилла своих роз не бросила. Понимала и слова и чувства Ифигении, пока царевна хотела жить, а добровольной смерти не понимает.
В тот день после «Ифигении в Авлиде» играли «Алкестиду»[84]. Снова Миртилла плакала, слушая прощание с детьми матери, жертвовавшей собой ради спасения любимого мужа. И эту трагедию Эврипида она видела впервые. Феокрит улыбался, утешая плачущую:
