младенчества. А нам христианство навязало бессмысленные, не переведённые
имена. Евгений, например, Благородный, а Иван – Дар Божий. Скажи теперь, что
Иван – древнееврейское имя, кто поверит?..
Завтра в присутствии оперчасти и всех медицинских работников предстоит
давать показания. Мы должны установить причину гибели молодого человека,
почти полноправного, без каких-то там дней, гражданина и назвать виновных, а там
уже суд определит статью и срок.
Я не смогу врать. Любому ясно – оперировал Пульников. Остальные помогали.
И сколько не старайся чёрное называть белым, ничего не изменится. Единственное,
чего мы добьёмся – подтвердим свой статус подонков.
Иду один, иду-бреду, светят мне огни запретки, в тени бараков шныряют зека,
торопятся, много дел до отбоя. Я один, привычно. Не с кем держать совет. Я не хочу,
чтобы давали срок Пульникову, и мне добавили, и Глуховой что-то там влепили, не
хочу. Но и вступаться за них не буду. Операционный журнал исчез, разве не
подлость? Глухова по должности должна быть честнее нас, однако врёт, что
ассистировал я, а она, дескать, стояла на инструментах. Показала нам пример и
призыв – делай как я. Правда, в конце концов, добро или зло? Конечно же, добро,
если не думать. А подумав, увидишь – всё зависит от обстоятельств. В данном
случае – зло. Значит, правда не абсолют, она нечто относительное, а мир твердит о
ней как о ценности безусловной. Только шизики до конца правдивы, только маньяки
зловредно бескомпромиссны. Я же согласен на условия, порой ужасные.
Перевязываю больного, смотрю на гнойную рану и думаю: если бы мне дали
свободу с условием вылизать вот эту рану дочиста, я бы вылизал. На всё готов ради
свободы. Так какого же чёрта сейчас ты не можешь языком шевельнуть во имя
спасения себя и Пульникова? Чего тебе стоит? И все отстанут, оперчасть не будет
заводить дело.
В камере на Узбекской запомнился мне тип по кличке Курохват (он
рассказывал, как прятался от участкового в курятнике и там шворил куриц). Любил
философствовать, и всё на грязную тему, чаще всего о том, что лагерь любого
превратит в хмыря. «И тебя тоже, студент. Месяц продержишься, два, потом
кончишь принцип давить и станешь ловчилой и шоблой, как все». – «Как ты, что-
ли?» – «Ещё хуже!» – заорал он и кинулся ко мне, надеясь, что я как мышь сигану
