- Я все-таки немного замерз, - сказал отец Ксавье, с сожалением глядя на камин. - Подожди секундочку, я оденусь теплее. - Голос его доносился из крохотной спальни. - Видишь, как я тут роскошествую, - добавил он, невидимо для Антони надевая под сутану епитрахиль.
Антони еще несколько раз затянулся. Ему понравилось, но больше не хотелось. Он немного плыл и не вполне ощущал пол под ногами. Это было не головокружение, скорее воспарение. Ничто больше не связывало его с окружающим миром - только голос отца Ксавье. Ничего не осталось - лишь этот голос и он сам.
- Ну, расскажи о себе, как обещал, - сказал отец Ксавье, выходя из спальни и садясь напротив с видом человека, готового выслушать захватывающую историю. Он плотнее запахнул сутану на груди. - Расскажи мне все. Что было в тот день, когда я привел тебя к мистеру Бонифедеру? У тебя ведь произошла стычка с козой? Мне припоминается что-то в этом роде.
- Ах да, коза! - Антони начал, и, не осознавая того, приступил к рассказу, который медленно, но верно стал разворачиваться в подробнейшее жизнеописание со дня, когда он покинул монастырь. Люди, дом, книги, спокойный и снисходительный мистер Бонифедер, Туссен, Вера и Анжела столпились в маленькой комнатке под крышей виллы Бриньоле перед отцом Ксавье, который сидел напротив, двумя пальцами придерживая на груди широкую сутану. От этих-то пальцев Антони, сам не зная почему, в продолжении всего рассказа не мог оторвать глаз.
Сперва ему просто приятно было говорить о себе такому доброму и надежному слушателю. Потом пришла окрыленность, и рассказ полетел, однако все время крутясь вокруг самого Антони, его глубинной сути. Он едва ли замечал междометия и редкие вопросы отца Ксавье. Голоса их слились, и Антони понял, что он сам должен задавать себе вопросы, а не отвечать на чужие. Он чувствовал смутную радость, бередя себя рассказом о сомнениях, о разноречивых книгах мистера Бонифедера, о странной философии Туссена, о происшествии с Арнольфо. Он сам удивился, что может говорить про все, даже про жгучую ночь с Верой. Ему стало легче. Теперь, когда он рассказал, это все представлялось не таким ужасным. Отец Ксавье ни словом его не осудил. Значит, можно рассказать о любви к Анжеле и о видении, которое было потом.
Он начал говорить о мадонне, о своей мадонне, и понял: все, что он сказал, история всей его дневной жизни и всех ночных грез становится яснее и понятнее через то, что он испытывает к ее образу, который носит в себе. Это трудно объяснить, но это так. Она - единственное, что не меняется. Как выразить словами? Не статуэтка, нет. Статуэтка просто знакомое ее изображение, одно из многих, наследие его детства. Во что она выросла? Как объяснить это отцу Ксавье?
