пальцы в волосы, сжал руками голову и снова притянул
Марину к себе.
С ней невозможно просто целоваться. С ней нужно целоваться только в кровати, чтобы
облизать всю, языком затрахать и зацеловать губы до
онемения. Загрызть и закусать.
— Серёженька, я весь день тебя хочу. Я только о тебе и думаю.
— Ты не обо мне думаешь, ты о сексе думаешь.
— Какая разница? Это одно и то же. Можно подумать, ты меня не за этим вспоминаешь.
— Только не ори, — предупредил, скользнув ладонью по бедру, и Маринка сразу заёрзала,
прося поласкать.
— Я тихо.
— Ты не можешь тихо.
— Могу. — Еще больше прижалась к нему, подаваясь навстречу. Прерывисто задышала в
щеку. Вся отдалась, расслабившись, готовясь получить то,
чего так страстно желала.
— Всё, закрой рот, — шепнул он и, сдвинув в сторону узкую полоску трусиков, погладил ее.
Это могло бы быть прекрасно и хорошо, когда девушка так сходит от тебя с ума и
возбуждается, что способна за короткое время получить высший
кайф. Это охрененно — самому сходить от нее с ума… Если бы за этим всем не
чувствовалась бездна. Обычно знаешь, что даст та или иная связь,
понимаешь, на что идешь. А с ней — как в бездну. Ни контроля, ни понимания. Хоть кто-то
должен быть трезвее, кому-то нужно сохранять немного
холодка в голове для разумных мыслей.
Только где же взять этот холодок трезвости? Откуда? Она мокрая, невыносимо горячая, вся
дрожит и просит. Молча. Не стонет, не скулит. Но тело...
Чувствовал каждой клеточкой ее напряжение, возбуждение, ее жар, опаляющий его сквозь
одежду. Они ведь даже не раздеты, а горели оба. Она в
это платье запакована — ни потрогать, ни поласкать. Не снимешь же на улице, только и
можно что под юбку залезть. Но это заводило еще больше.
Добавляло возбуждения. Пальцами всю ее внутри чувствовал. У самого в горле пересохло от
желания поскорее взять, погрузиться в стонущее
вожделением тело.
Господи, Мариша, ты меня точно с ума сведешь… Я с тобой точно без мозгов останусь…
Лихорадочно облизнув пересохшие губы, Марина укусила Сергея за шею. Потому что
больше не могла терпеть эту ласку рукой.
Его умелые пальцы, знающие, как сделать ей хорошо и приятно…
Ее удовольствие, молчаливо рвущее изнутри…
Что-то невыносимое, нечеловеческое — так хотеть его. Ничего не видеть и не слышать,
ничего, кроме него, не чувствовать. Звону пряжки ремня
радоваться как спасению. Вскипать от первого касания его раскаленного и твердого члена к
своему измученному телу. И захлебываться от полного
проникновения…
