пролежала в одном положении.
— Даже не сомневаюсь, — хмыкнула она, чувствуя, как горячо и мокро становится между
ног. От слов. От губ его, находящихся в миллиметре от
ее. От обжигающего щеку дыхания...
Не поцеловались они, а сцепились в яростном поцелуе. Он подавлял Марину, кусал, пока она
наконец не стала мягкой под ним и податливой.
— Расслабься… — Поцеловал шею и зашептал на ухо: — Ну, расслабься, Мариша… хорошо
же будет. — Сплел их пальцы, закинул руки за голову,
распластав ее на постели.
Горячая судорога прошла по телу. Она уже расслабилась под ним, выгнулась навстречу.
Перестала сопротивляться и отвечала ему. Целовала по-
другому. Сладко. Вкусно.
Бывает страсть, затмевающая разум, но обычно подогретая алкоголем или другим драйвом.
Но у них со Стэльмах чистая, без допинга и примесей.
Оба они трезвые. И вчера были, когда первый раз увиделись. Но столкнулись, прикоснулся к
ней руками, в глаза посмотрел, и что-то в голове
щелкнуло, что-то с ним начало происходить. И никому этого не объяснишь, даже себе. Одно
успокаивало: с Маринкой творилось то же самое. С
ума они вдвоем сходили.
Приподнявшись, Сергей стал расстегивать пуговицы на ее рубашке, но у него не хватало
терпения. И через голову не снимется, узкая…
— Не могла футболку надеть?
— Руки убери, а то сейчас все пуговицы мне поотрываешь. — Облизнув вмиг пересохшие
губы, Маринка стала сама снимать рубашку. Пальцы не
слушались. Да и плевать. Меньше всего ее сейчас волновало, что как-то не так она выглядит
или как-то не так себя ведет. Было у Стэльмах такое
чувство, будто она Мажарина когда-то знала, но давно не видела и теперь страшно
соскучилась. Поэтому всё у них так быстро. До неприличия.
Увиделись раз — и в кровать.
Всё в нем ей нравилось. И сам он, его манеры и поведение, мелкие, казалось, незначительные жесты. То, как говорил, как улыбался… как
раздевался… Охренеть, какое у него тело!
Как трогал, касался, целовал, нет, ей не нравилось. Она от этого дурела. И боялась. Хотела и
боялась. Но он обещал, что будет хорошо.
— Я точно тебя сегодня затрахаю… я прям не знаю, что с тобой сделаю… всю облапаю и
оближу, — хрипло говорил он, прижимаясь к ней голым
телом.
Обнял ее всю, сжал, просунув руки под спину. Так хотел ее, что всё болело. Ныло от
желания. Ненормального и сумасшедшего.
— Грубиян какой… — сдавленно смеясь, прошептала Стэльмах, дрожа под ним.
Кровь бурлила, пульс зашкаливал, в голове всё помутилось. Мажарин прижался грудью к ее
голой груди, и Маринку как будто огнем опалили.
