Но тогда было легче путешествовать. Десятилетие после исцеления оказалось превосходным временем. Регуляция не отличалась строгостью. Однако раньше я никогда не покидала окрестности. В общем, весь путь на автобусе до Бостона я провела, уткнувшись носом в стекло. Я наблюдала за унылым мельтешением чахлых деревьев, промозглых пространств и сторожевых башен. Разумеется, не обошлось без уборной: меня сильно тошнило, и я старалась не дышать, так там воняло мочой.
Последний коммерческий полет. Я видела его по телевизору, в лавочке Роулз, пока ждала своей очереди. Телевизионщики показали ревущий самолет и момент взлета – невозможный, прекрасный и одновременно естественный. Я почти плакала. Но я никогда не летала, так что и этому конец. Взлетно-посадочные полосы разбирали: аэропорты находились под запретом. Слишком мало топлива, и крайне велик риск заражения.
Я помню, как сердце норовило выскочить из груди, и я не могла отвести взгляда от экрана. А самолет уменьшался в размерах и наконец превратился в маленькую черную птицу на фоне облаков.
А потом в лавку заявились они: солдаты, молодые новобранцы, прямиком из учебного лагеря. Новенькие мундиры, ботинки, блестящие, будто намасленные. Они бросились к заднему выходу и кричали. Занавеску сорвали. Я заметила хлипкий складной стол, накрытый простыней, и распростертую на нем девушку с окровавленной шеей. Наверное, Роулз застали на середине процедуры.
Я хотела помочь ей, но у меня не было ни секунды.
Задняя дверь оказалась распахнула. Я выскочила на улицу и очутилась в заледенелом, скользком переулке, заваленном мусором. Я упала, ободрала руку об лед, кинулась дальше. Я знала, что если меня поймают, то отволокут обратно к родителям, швырнут в лабораторию, возможно, причислят к нулевой категории.
Как раз в том году в стране создали систему категорий. Ввели составление пар. Советы регуляторов возникали повсюду. Дети болтали, что станут эвалуаторами, когда вырастут.
И никто не захочет выбрать девушку с приводом в полицию.
А на углу Линден и Адамс я увидела его. Точнее, я налетела на него, а он отступил, вскинул руки и закричал: «Стой!» Я попыталась увернуться, поскользнулась и рухнула прямо ему в руки. Я заметила снежинки у него на ресницах, почувствовала запах мокрой шерсти от его куртки и резковатый аромат лосьона после бритья. Я даже разглядела пропущенную при бритье щетину на подбородке. Шрам на его шее, оставшийся после процедуры, темнел крохотной звездочкой с лучиками.
