„Вот так, – остывая и снова впадая в угрюмую сосредоточенность, сказала Варька. – Куда ни кинь, всюду клин.“ – „Ну ладно, – Изюмка пожал плечами и протиснулся мимо Варьки к выходу. – Пойду Мурика поищу, – без особой надежды сказал он. – Может, сидит где…“
Варька зло посмотрела на него, но ничего не ответила. Глупо злиться на десятилетнего брата за то, что он ничем не может помочь ей – это Варька хорошо понимала.
Изюмка зашел в мрачное, как подземелье из кинофильма ужасов, здание козлятника. Поискал глазами Наташу. Не нашел. В наружных клетках ее тоже не было. – „Ната-аша!“ – тихо позвал Изюмка. Громко кричать в козлятнике он не решался – боялся эха.
Ответа на было. Изюмка прислушался – и услышал какие-то странные звуки. Они доносились из сенной кладовой. Мальчик направился туда.
В кладовой на рыжих кипах, перетянутых толстой проволокой, ничком лежала Наташа. – „Наташа, вы чего?!“ – испугался Изюмка, На мгновение ему показалось, что она умерла. Наташа вздрогнула, подняла голову. Узнала Изюмку, вздохнула с облегчением. Изюмка увидел ее заплаканное лицо, распухший нос, и понял, что за звуки он слышал. Наташа смотрела на него. – „Вы чего плачете?“ – спросил он, чтобы не молчать. – „Не знаю“, – не сразу ответила Наташа к села на кипах, обхватив руками колени.
„Как так?! – удивился Изюмка. – Плачете, а отчего – не знаете?“ – „Ага, – кивнула Наташа. – А у тебя так не бывает?“ – Изюмка задумался, потом решительно тряхнул головой: „Нет. У меня так не бывает.“ – „Хорошо тебе, – вздохнула Наташа. – Но это может потому, что ты еще маленький.“ – „Может быть, – согласился Изюмка, но, помолчав, спросил снова. – Может, вас обидел кто? Может, сделать чего?“ – „Чего же сделаешь… – обреченно сказала Наташа, глядя куда-то поверх головы Изюмки, да даже, пожалуй, и за стену козлятника, и в свою очередь спросила. – Отчего все так, Изюмка?“ – „Как?“ – „Да так как-то… – Наташа прищелкнула тонкими пальцами. – Некрасиво. Неинтересно. Неромантично.“ – „А романтично – это что?“ – „Это когда красиво. И интересно. Понял?“ – „Ага. Понял“, – ответил ничего не понявший Изюмка. – „Ну?“ – „Так чего „ну“? – не умея понять Наташу, он чувствовал, как накатывает тупая, вязкая, как расплавленное стекло, неопределенность, которая часто охватывала его на уроках в школе, и начинал сердиться. – Нормально все. И красиво есть, и интересно, и это… как его там…“ – „Ты просто не знаешь, как должно быть, – горячо возразила Наташа. – Потому и говоришь так“. – „А ты знаешь?“ – отчего-то переходя на „ты“, спросил Изюмка. – „И я не знаю… – с горечью призналась Наташа. – Но ведь должно же быть где-то…“ – „Что?“ – „Сейчас, подожди,“ – Наташа вскочила, легко спрыгнула с кип, побежала в рабочую комнату. Вернулась с голубой тетрадкой, на обложке которой синим фломастером была нарисована девушка в длинной юбке и почти без талии, как будто состоящая из двух треугольников, соединенных углами. Наташа запрыгнула обратно на сено, раскрыла тетрадь и вопросительно взглянула на Изюмку. – „Давай, читай,“ – вздохнул мальчик. Он подумал, что Наташа, как и девочка из варькиного класса, пишет стихи и сейчас будет ему их читать. Стихи Изюмка не понимал и не любил.
