— Шантажистов, конечно, следует наказывать, — процедил Старцев брезгливо, — но все-таки не смертной казнью. Убийца-то каков живчик!
— Да уж. Только вчера Денис рассказал мне про Марину Мораву, а сегодня убит.
— Столетней старухой! — ирония жалкая, вымученная.
— Я не знаю, кем. Но из тех троих детей осталась в живых последняя…
— Вы еще не знаете? — изумился Старцев. — Я из церкви звонил следователю. Ублюдок сознался. Как ни странно — Юлий Громов. Прагматичный малый, жиголо и пиарщик.
— На первый взгляд он такой, — согласился я. — Да, сознался, это было при мне. Но не в убийстве Дениса.
— Господи, обычная увертка, чтоб скостить срок! Разве вы не видите разницы? Убить из ревности в состоянии аффекта — одна статья. Плюс уничтожить свидетеля — получается нечто совсем другое. При социализме — несомненная «вышка», но в нынешнем дерьме… — Писатель помолчал, явно пересиливая себя. — И все-таки в совокупности светит пожизненное. — Опять помолчал. — Что это вы болтаете: «осталась последняя»?
— Меня задела та детская история… Вы-то знаете, что истоки судьбы — в детстве.
— Какая история?
— Как ребята втроем искали мать: они носили с собой фотографию Марии и всем показывали.
После паузы он в задумчивости произнес:
— А мне — ни слова. Значит, то была игра. Тайная и трогательная, но игра…
— Федор Афанасьевич, вас на завтра следователь вызвал?
— Наутро.
— Вам придется говорить с ним о той давней «игре».
— Но Юлик был тогда очень молод, мы не знали его вовсе! — встревожился Старцев и схватился за телефон. — Манюня, это я. Как ты там?.. Все в порядке?.. У меня тоже все нормально, не волнуйся… Завтра позвоню… Сказал: завтра! Все! — отец оборотился ко мне угрюмым лицом. — Вы меня своими страхами заразили!
Я вдруг спросил словно невольно:
— Старшую вам не жаль?.. Простите!
Прозаик пресек жестом мои извинения, ответил размягченно:
— Если б вы знали, сколько ночей мне понадобилось, чтобы ожесточиться.
— Господи, зачем?
(Неправильный диагноз поставлен: не размягченно, а ожесточенно.)
— Она несла зло, разрушение и разврат. Все, довольно об этом.
— Федор Афанасьевич, я зайду сейчас к Мане, сразу, как приеду.
— Бабьи страхи, ваш маньяк в КПЗ сидит! — отрезал отец, но тут же маятник чувств качнулся в противоположную сторону. — Впрочем, спасибо за участие к моей семье. Не надо заходить, вы можете испугать…
Тут затрещал телефон, и Старцев плавно переключился на разговор с Платоном: все в порядке, чувствую себя хорошо… да, один, Маню отослал в Москву… позвоню завтра и т. п. Закончив, сказал рассеянно:
