— Вы собираете майские травы в полнолуние?
— Не пытай, не скажу.
Но я продолжал допытываться:
— По ритуалу, пока не пропоет петух, так? А курица зачем?
— Чтоб ему не скучно было. Один загрустит — заболеет.
— А кот зачем?
Старуха вновь заплясала, захихикала.
— От подпольного беса.
— Это еще кто такой?
— Рыжий, а хвост голый.
— Понял. А тот демон, что в окошко смотрел? — прошептал я невнятно, поскольку описать то существо не мог; оно внушало мне страх, трепет и притяжение. — Вы видели его?
— То меня не касается, — Морава поджала тонкие, в ниточку, бескровные губы и занялась косьбой. Шик-шик-шик…
— Может, ты тот оборотень и есть, — прошипел я в такт.
Шик-шик…
— Ты жену Старцева извела.
Шик-шик…
— Помнишь Марию? Ты ее извела, и дочь ее.
— Ох, не ошибись!
Я спросил со всем отпущенным мне смирением:
— Где они? Сделайте милость, ответьте.
А она крикнула:
— Зачем тебе знать?
— Похоронить надо.
— Не надо. Не тронь. Они похоронены.
— Вы признаетесь?.. — задохнулся я, не договорив.
Что-то где-то прозвенело; «продвинутая» чертова бабушка достала из кармана брюк мобильник (мне на миг почудилось — пистолет!), приказала: «По одной капле три раза в день», — и отключилась.
— С того света вам звонят?
— Пошел отсюда!
— Где могила?
Она оборотилась ко мне воплощением зла (можно так выразиться?), желтые очи засверкали золотыми монетками; этого блеска я почему-то не мог вынести и ушел со двора.
Я подошел к церковной ограде, возле которой так и ждала меня с утра моя «копейка»». Из ворот вышел Старцев в сопровождении батюшки (промелькнули в воображении Нестеровские «Философы» — фрагментом тревоги и ожидания), о. Киприан что-то негромко говорил знаменитому прозаику, а тот глядел сумеречно прямо перед собой.
Мы втроем раскланялись, я предложил подвезти Старцева, он словно очнулся.
— Если не затруднит, буду обязан. Сюда, на дачу… Прощайте, отец Киприан.
— Храни вас Господь.
Езды минут семь в гнетущем молчании, которое я рискнул нарушить, уже затормозив перед глухим коричневым, как из гробовых досок, забором:
— Какое доброе у батюшки лицо.
Старцев кивнул.
— Он, если не секрет, ваш духовник?
— Нет, я не привык к исповеди. В храм захожу иногда подышать.
— Подышать?
— Надо же приобщаться постепенно к смерти.
— Федор Афанасьевич, прошу вас принять мои соболезнования.
— Пойдемте поговорим.
В своей высокой башенке он распахнул створки окна, и в комнату хлынула озерная свежесть с легким привкусом болотной гнильцы; закат заблистал в водах струями красного вина.
