Быстров не докончил. В коридоре послышался топот как бы множества ног, а вошли трое: два, как я понял, оперативника в штатском и Юлий Громов в наручниках. Лицо застыло в какой-то брезгливой гримасе, но взор, сверкающий очками, решителен и тверд. Он порывисто подошел к столу и заявил звонко и раздельно:
— Записывайте! Чистосердечное признание. Я, Юлий Викторович Громов, в ночь на 24 мая зарезал ножом Юлию Старцеву (литературный псевдоним — Юлия Глан). Мотив — ревность в состоянии опьянения. В убийстве Дениса Тихомирова не повинен.
В дальнем углу пустынного коридора у открытого окна сидела женщина в шляпе из черной соломки с вуалью на глазах. Я не сразу узнал Тихомирову, только когда близко подошел: ненакрашенное лицо покрыто, как маской, меловой бледностью, прорезанной тонкими морщинами; медные завитки волос кажутся ярко-красными по контрасту. Сейчас она была похожа на умершего сына.
— Позволь выразить тебе…
Она меня перебила:
— Оставим условности.
— Можно сесть? — Я указал на стул рядом.
Она кивнула и спросила с мстительной ненавистью:
— Он признался?
— Только в убийстве Юлии.
— Никуда не денется, — продолжала Тихомирова в том же тоне. — Я это начала и доведу до конца.
— Лада, тебе сейчас, конечно, тяжело касаться подробностей…
Она опять перебила:
— Не дождетесь! Я не лягу и не завою.
— Тебе надо выговориться? Я к твоим услугам.
— По доброте душевной?
— Можешь иронизировать, но помоги понять.
— Ну да, ты же как-то замешан. — Под прозрачно-черной вуалеткой глаза неистовствовали, она закурила. — Слушай!
Тринадцать лет назад Лада Алексеевна — женщина, жадная до удовольствий и наслаждений, — гостила в Холмах у Старцевых. Разрабатывая сюжет повести «Жесткая программа», она часто гуляла одна и, разумеется, купол и крест в голом поле пленили ее воображение. Она пошла в храм («Иногда тянет вдохнуть чистый дух ладана и дымка свеч»), но в лощине по дороге случайно встретила живописную старуху с букетом нежно-желтых цветов, которые почему-то не вяли в корявых смуглых руках. За старухой шел черный кот. При виде столь оригинальной сценки эстетическое чувство прозаика возликовало. Они разговорились, бедная старушка согласилась показать местечко, где растут дивные душистые купавны, и привела Тихомирову к лесной хижине. Дальше в лес — больше дров: плененная писательница уговорила бывшую лесничиху сдать ей жилище, где она изредка могла бы без помех творить (помехи, надо думать, муж и сын).
