Владелец журнала рассмеялся от неожиданности.
— Завистливый собрат по писательскому цеху отравил, зарезал… Да ну, Алексей!
— А ведь она, как теперь говорят, культовая фигура, Платон. Вот ее слова: «Я знаю религиозных фанатов, вы явились меня обличать. Не вы первый».
— Истинный христианин, — возразил Покровский кротко, — как бы ни возмущался кощунственным ее творчеством, не пойдет на убийство.
— Речь не идет об истинном, речь идет о сумасшедшем.
— Согласен, если все было так, как вы поведали… украсть труп! — Покровский вздрогнул всем телом. — Как же я расскажу об этом несчастному отцу?
— Платон, — протянул я укоризненно, — пока вы никому ни о чем не расскажете.
— Ах да, простите… секрет! Что я должен сделать, чем помочь?
— Еще не знаю… Вот скажите, — я пронаблюдал, как Тихомирова взглянула на запястье (на часы) и покинула балкон, — почему вы сразу предположили, что Лада Алексеевна отправится на Кавказ с Юликом — у них любовная связь?
— Они, собственно, и не скрывают… А что? Почему вы вдруг заинтересовались этой парой?
— Меня интересуют все, кто присутствовал на юбилее Старцева.
— Все? Тогда начинайте с меня.
— Только без обид, Платон.
— Какие могут быть обиды в такой ситуации! Но почему мы?
— Помните «Русский Логос»?
— Ну?
— Тогда я почувствовал дух смерти.
Покровский перекрестился.
— Вы спирит?
— Да ну! Я вышел в прихожую за Маней… Что вы так смотрите? Да, я на юбилей напросился из-за нее.
— А Юла?
— Юлию Глан я взялся спасать… вот тебе и спас! Ладно, сейчас не обо мне. Вы все подвалили к телевизору после меня. По чьей инициативе?
Кто, кроме сестры, знал, что Юла выступает? «Русский Логос» шел в прямом эфире.
— Понятия не имею. Я перебрал (точнее, меня издатель достал) и вышел в ванную умыться. Иду обратно — тут уж вы все в дверях толпитесь. Да это все не суть важно… Алексей, что вы подразумеваете под «духом смерти»?
— Пока это и для меня загадка, Платон.
На платформе меня опять затрясло, новенький невроз — трясучка из ледяного погреба, приступы повторялись примерно каждые два часа. И я не посмел углубиться в тот лес (полуночный, языческий — сейчас солнечный… и все равно опасный), а пошел, следуя указаниям Покровского, по шоссе. Минут через тридцать за поворотом открылись железные и черепичные кровли в зелени — Холмы на высоком холме, под ним небольшие озера — целых три, — подернутые синей сверкающей рябью, переходящие в болотца с камышом; характерный для Подмосковья влажный ландшафт. Над водою носятся чайки с воплями, закрой глаза — и ты на море, даже будто пахнет не болотом, а йодистыми испарениями, и так легко дышится, когда не виден лес слева, в котором смерть.
