— Я неточно выразился: не яд, но какой-то галлюциноген был подсыпан. Я и вообще с трудом засыпаю, а тут… с женщиной в объятиях отрубился и перенесся на остров св. Пантелеймона.
— Из ее «Школы», — прошептал Покровский, — и из «Ангела».
— Да. Очнулся — она рядом.
— И тоже спит?
Я не отвечал, с натугой преодолевая внутреннюю дрожь; с яркой жутью «восстало» вдруг ее лицо, струйка крови из уголка губ и руки, упавшие на меня…
— Спит вечным сном, — вырвалось глухо. — В спине под лопаткой нож.
Платон строго уточнил:
— Вы опять неточно выразились?
— На этот раз — точно.
— «Органы» в курсе ваших снов?
— Я пошел заявить, но провалился в открытый погреб на кухне, а когда выбрался, мертвой в комнате не было. Как вы сказали о ее матери: исчезла…
— Никакой мистики! — оборвал меня Платон, но заметно «затрепетал».
— Скажу о факте: больше я не видел Юлу ни живой, ни мертвой.
— Значит, вы побоялись заглянуть в комнату!
— Заглянул!
— Нет!.. Простите, Алексей, но вы меня так ошеломили… — Он прикурил очередную сигарету от окурка. — Общеизвестно, что наркотическое опьянение может дать самый непредсказуемый эффект. Вам померещился нож…
— Я был весь в крови. Хорошо, в черном свитере и черных джинсах, умылся потом в лесном ручье.
— Почему такой траур?
— Случайно. Надел на дачу.
— Что вы сделали с замытой одеждой?
— Не замывал. В ванной лежит, стирки дожидается.
Он сказал тихо, почти шепотом:
— Все равно криминалистический анализ даст искомую картину.
— Если вы донесете.
— Вы ставите меня… Алексей, речь идет о моих близких, самых близких! Вы не бредите, не выдумываете? Было убийство?
— Был нож, была кровь, было ее мертвое лицо.
— Да ежели рассказать милиционерам такую средневековую новеллу…
— Расскажите. Я не обижусь.
После долгого раздумья — Покровский походил, походил по балкону — я услышал:
— Зачем вам меня обманывать? Вообще молчали бы. Я склоняюсь к тому, чтобы в этот ужас поверить.
— Спасибо. С нами, конечно, был третий.
— Что ж вы молчали? — выдохнул Платон. — Вы видели убийцу?
— Видел. Уже после погреба, после ее исчезновения. Не знаю, убийца ли то был, но из лесной тьмы приблизилось к окошку лицо… если это можно назвать человеческим лицом.
— А почему нет?
— Оно… черное. Можно так сказать: прекрасный лик демона?
— В байронической традиции, — сообщил литературовед, — у нас Лермонтов любил поиграть, ну а потом уж декаденты… — вдруг перебил сам себя: — Может, человек в маске?
Он глядел с таким участием, что я на миг расслабился, и меня опять затрясло — противной мелкой дрожью, как там, в погребе — затрясло от страха.
