Генерал повернул ко мне гневное лицо. Не находил слов. Раздувал ноздри.
Начальник пожарных тревожно оглядывался.
– Кончаются заряды, – сказал он.
Цепь людей в пламени медленно пятилась. То один, то другой бросал бесполезные пушки. В бреши жадно устремлялся огонь.
– Может быть, он погиб в скиту? – предположил майор.
Все посмотрели в ту сторону. Полнеба закрывали дымные мечущиеся языки.
– Вряд ли, – отчетливо сказал генерал.
Я подумал, что весь наш поиск бесполезен. Наверное, сейчас где-то уже далеко за границей области в обычном поезде едет маленький, тихий, похожий на подростка человек, шевелит безгубым ртом, круглыми, лягушечьими глазами провожает зеленые леса чужой ему планеты.
Завтра он сойдет на какой-нибудь крохотной станции и постучится в любой дом.
– По машинам! – сказал генерал.
Огонь подступал вплотную.
Комиссия состояла из четырех человек. Сам Астафьев, его заместитель Воронец, генерал, фамилию которого Астафьев не разобрал, и помощник генерала – полковник, подтянутый, в новом обмундировании.
Ехали на армейском вездеходе. Астафьев чувствовал себя неважно. Конечно, в других условиях он бы ни за что не согласился на подобный полет – возраст не тот и положение обязывает: если он нужен, пусть обеспечат нормальную поездку. Но просьба министра была очень убедительна. Собственно, это была даже не просьба, а приказ. И возражать здесь было неуместно.
На сборы дали всего час. И это ему – директору института, профессору, лауреату. Потом – черная «Волга», бешено промчавшаяся по городу, военный, непривычно пустынный аэродром, летчик, молодой, веселый, ухмыляющийся на просьбу лететь потише, и низкое серое небо над аэродромом, в которое гражданские самолеты не выпускаются.
И шестичасовой перелет, и заложенные уши, и бледное, напряженное лицо Воронца. А вечером, вернее, уже ночью – комната в офицерской гостинице одна на двоих. Астафьев уже много лет не делил комнаты еще с кем-нибудь: ему предоставляли отдельный номер.
И бессонная ночь. Воронец ворочается, посапывает, а он лежит в темноте и не может уснуть. И поднимается злость на Воронца, который сопит, на себя – зачем согласился, на неизвестного администратора, не подумавшего о том, что им надо где-то жить, и запихавшего его, Астафьева, в эту душную тесную комнату.
А потом рассвет – быстрый, яркий, с горячим солнцем, завтрак – Астафьев выпил только кофе, и вот они трясутся в вездеходе по степи.
Но что волновало серьезно – это погода. Уже сейчас, в восемь утра, пекло невыносимо. Кондиционеров здесь явно не предвидится. Правда, есть надежда, что закончат они быстро. Может быть, и делать ничего не придется – посмотрят и обратно. И вечером он будет дома, в Москве.
