Иван хмуро слушал Пашкины оправдания и прикидывал, как тут семья без него, хозяина, останется. Галке будет в тяжесть. На нее много чего дополнительно свалится. Тютюнник еще немного потрындел и ушел — тоже готовиться к отъезду.
Иван стал растолковывать жене, за что в первую очередь следует уплатить, а что может и подождать. Она слушала подавленно. Вообще в математике всегда была слаба. И еще, когда в школе учились, списывала с его тетрадки. А сейчас ей совсем не до математики. Они надолго расставались только один раз: когда он, будучи оккупантом, оказывал в Афгане интернациональную помощь.
Иван погладил ее по плечу и дал последнее указание:
— Слышь, Галь. Если Алекс… Александр Исаевич без меня заявится, ты уж с ним будь поприветливей. Угощение, то да се, не пожалей поросенка на шашлыки. Соседа Гешу попроси, он заколет. В общем, чтобы как в лучших домах.
— Ну, о чем ты говоришь! — откликнулась она.
Действительно, зря он. Это само собой разумелось. По-другому она и не могла.
Затем он зашел в комнату к дочери. Надо и с ней поговорить. Но когда зашел, попал в ступор и не знал, с чего начать. Наконец, и ей объявил, что уезжает в командировку.
— Да, я уже в курсе, мама сказала, — откликнулась Катя.
— Маме тут тяжело будет. Ты ей помогай, — он припомнил, что дочь собралась уезжать и пришпорил себя: «Что я говорю? Новые нагрузки и подстегнут ее к отъезду». — В общем, живите дружно. А я с первой же получки куплю тебе компьютер.
— Ой, правда? А спутниковую тарелку?
— Всё куплю! И спутниковую тарелку, и спутниковую сковородку, только не уезжай из дому, ладно?
— С чего ты взял, папа?.. Я никуда и не собираюсь.
— Но мечтаешь же?
Катя-Анжелка промолчала. Ее личная тайна, в которую никто не вправе проникнуть. Через окно Иван увидел, что в сарае зажегся свет. Понятно, тихим сапом туда внедрился сын — отбывать свою провинность. Он закончил разговор с дочерью и вышел в сарай. Сначала оба молчали. Ванька, не отвлекаясь, склонив голову, шуровал лопатой. Задумчиво жевала корова, пучил коричневый глаз бычок; аппетитно хрумкали оставшиеся в живых поросятки, не подозревая о существовании приемщиков, сдаточных цен и рыночной экономики.
— Что ж ты, сын, у своего отца машину своровал? — наконец сказал Иван.
Ванька застыл. Сказал, не поднимая головы:
— Папа, теперь ты меня в тюрьму посадишь?
Так жалко стало его, признавшего свою вину, покоренного и сломленного.
— Ты че, Иван Иваныч?
Сын подался к нему. Иван прижал парня головой к груди и стоял так с минуту. Когда отстранился, то увидел, что у Ваньки на глазах слезы, а корова повернула голову, перестала жевать и недоуменно смотрит на них. Отмяк сын, оттаял и позже, когда Иван со своей «Изаурой» упаковывал чемодан, подошел и попросил: «Батя, а ты возьми меня с собой». Галина только беспомощно всплеснула руками, а Иван взъерошил сыну волосы и отказал: «Рано тебе в рабство-то». Хотя и тут ему не сладко будет. За мужика в доме остается. Да и дочке, придется отлипать от учебников, больше в хозяйство внедряться, чтобы мать разгрузить.
