— Нравится тебе у нас, внучек?
— Нравится, — ответил Саша.
— А вот Генка проснулся чуть свет и не спал. Все дожидался, когда его старший братан проснется. Уж очень ты ему приглянулся.
Саша вежливо и грустно улыбался, а Генка без устали пыхтел паровозом, пуская пузыри, гудел, бросал камушками в кур, прыгал со ступеней терраски, выковыривал розовым пальцем что-то из земли, разглядывал и неловко, несильно бросал. Был он полон беспечной радости, а бабушка ему говорила наставительно:
— Гони, Гена, курочек. Кыш, курочки! Гони их от тяраски. Ух их! На тяраску повадились с…
Было стыдно Саше за свою старенькую бабушку, которая такие слова говорила, и он кричал матери:
— Мам, ну я тогда один пойду! Чего я здесь буду… Я один пойду…
А дядя Петя громко сказал:
— В лесу сейчас сыро. Чего ходить?
Дома в деревне стояли в ряд, а было их всего восемь. Одичавшие яблони в бело-розовом конфетном цвету росли и вдоль улицы, и за сараями, и возле трех тяжелых, еще не проснувшихся после зимы голых лип. Деревню эту, которая раньше раза в три была больше, спалили фашисты, когда отступали, и от жилья остались только бугры да ямы, цветущие яблоньки и еще прадедами саженные, уцелевшие, рядком растущие на валу липы…
Всюду бродили куры: под липами, под яблоньками; ковыляли сытые гуси, и гусак с мешком, как у пеликана, нежно, с грачиным каким-то хрипом потягивал изредка баском, словно не в силах был сдерживать свою радость.
Земля, как ухоженный газон, была уже хорошо прогрета, просушена, и трава зеленой щетинкой шла бойко и дружно в зернистой земле. И пахло в воздухе этой землей, тленом прошлогодних трав и листьев. Журчал скворец над домом, как ручеек. И другие скворцы летали по струнке над деревней к своим дощатым домикам.
А бабушка, сидя на порожке, глядела на внучат и щурилась в забывчивой улыбочке…
Раскрывалась весна!
В деревню они приехали на поезде, ехали ночью, и Саша почти не спал, утомился, а утром никак не мог проснуться. Разбудил Сашу мост через реку, его тяжелый, железный грохот, и, открыв глаза, он увидел за окном шагающие балки моста, серый утренний простор реки, уплывающую баржу… И вспомнил обещание матери, давнишнее и уже казавшееся ему несбыточным, когда-нибудь поехать к бабушке на пароходе. Это и отец ему обещал, и мать… И он давно уже привык думать о своей поездке на пароходе как о чем-то прекрасном, но почти неосуществимом, потому что трудно ему было представить себя на палубе белого парохода, который отправится в далекий путь, пройдет все шлюзы, виденные только на картинках, будет подолгу стоять возле пристаней незнакомых городов и только через сутки причалит к той далекой и нереальной пристани, возле которой жила его бабушка.
